Дом учителя

Анна Аркадьевна поняла, почему в первый раз Анжела, замерзшая, с голым животом и кудряшками по плечам, показалась ей знакомой. Она видела девушку в санатории, где пребывали Валя Казанцева и Баходур. Медсестричка. Кивая на нее и стайку подобных, струнно тонких, в обтягивающей белой униформе, Валя не без ревности, но остроумно говорила, что медсестрички нынче одеваются в секс-шопах, и на бейджике вместо имени и должности нужно написать: «Хочу замуж за богатого и глупого. Бедным и умным не подходить!»

Отец Анжелы работал замом директора по хозяйству в каком-то, Анна Аркадьевна не запомнила названия, санатории.

Она хорошо, по молодости в военных городках, знала этот тип. Каптенармус – армейский завхоз, кладовщик в погонах. Прапорщики в ротах, младшие лейтенанты на полковых складах. Две отличительные черты: каптенармус всегда ловкий вор, подкормивший начальство, и всегда хохол. Последнее произносить стыдно, не политкорректно, но ведь факт, было. На какой-то вечеринке ребята поспорили на коньяк, что найдут в списках личного состава дивизии начсклада не украинца. Среди спорящих был приятель из особого, в народе «молчи-молчи», отдела. Он раздобыл списки не дивизии, округа. И даже если фамилия не оканчивалась на «ко» – Головко, Храпко, Руденко, то рядом, из личного дела, стояло – «украинец». В почетном списке имелся Убыйбатька, чья фамилия стала потом синонимом выражения «все очень плохо, паршиво». И единственное исключение – Саворкян, армянин. Гамлет Арутюнян, их любимейший друг, необъятно доброй души человек, ликовал тогда: Где бы украинец не окопался, армянин всегда проползет! Гамлет и коньяк потом выставил, хотя в споре не проиграл. А среди проигравших были украинцы. Обществу, в котором обозначенные в паспортах национальности становятся игрой-забавой, а не основой вражды, можно простить любые политические огрехи.

Гамлет погиб в Чечне. Прикрывал отход взвода. Его тело автоматные очереди беспощадно продырявили с головы до ног. Нане, жене Гамлета, с двумя детьми очень тяжко пришлось после смерти мужа, и многие бывшие однополчане ей помогали. Но к Илье Ильичу и Анне Аркадьевне, которые уже были в Москве и в относительном благополучии, Нана не обратилась. На съемных квартирах у них имелось пять надувных матрасов, которые клали на пол – для постоянно ночующих гостей. Илья говорил, что в их жилище активная половая жизнь. Когда выдавались периоды без насельников, Анна Аркадьевна радовалась как прекрасна бесполовая жизнь! Нана почему-то не любила Анну Аркадьевну. Был слух, что не обошлось без Валиного участия. Только слух. Хотя сейчас бы ему поверила. А тогда полностью согласилась с подругой Валей. Не все хорошие люди обязаны тебя любить.

Застольную беседу поддерживать не приходилось. Говорил только Каптенармус. Его жена в платье с вульгарными блесками по лифу, с жар-птицей на грудях, сидела с выражением лица барыни, которая снизошла до визита к обслуге, но ей тут, похоже, не выказывают в должной мере благодарность, почтение и лесть.

Чем больше пил Каптенармус, тем откровеннее становились его речи. Как надо устраиваться-подстраиваться, и он подстраивался под директоров санатория. Откровенничал, называя фамилии, рассказывал, как использовал проблемы с директорскими женами, детьми и любовницами. Как надо правильно списывать малоценное имущество, и он списывал – в ведомостях и накладных не придерешься. Как мелочи не забывать – штампы на простынях и прочем постельном белье. Новое – себе, списанное – как ветхое. Как мебель, опять-таки взять, это уже высший пилотаж… Как надо дружить с кастеляншами, шеф-поваром (продукты – отдельная статья) – со всеми дружить, никого не обидеть, коллектив – это сила. Слушатели не внимали с интересом, но ему было достаточно их молчания.

Каптенармус говорил для Юры – будущему зятьку следует знать, как ловок и умен глава семьи, в которую его примут. Остальные слушатели: жена, дочь, Татьяна Петровна, робко улыбающаяся, жиличка, смотрящая куда-то в угол, – были не в счет. Кроме удовольствия от возможности поучать на своем выдающемся примере, Каптенармусу нравилось слушать самого себя. Богат и славен Кочубей.

Юра плохо скрывал, что ему обидно за мать, неловко перед Анной Аркадьевной и что ему до лампочки все эти откровения. Бабариха ловила реакцию Юры и все больше хмурилась и поджимала губы. У нее было лицо сердечком, без подбородка. Точно лепили тщательно и ответственно, а потом рабочий день закончился, и вместо соразмерного подбородка присобачили пипочку, и губы, выточенные до звонка, оказались на краю обрыва. Теперь губы превратились в скобку кончиками вниз, как у смайлика. Каптенармус ничего не замечал и трындел себе, трындел. Анжела, казалось, не дышала от предчувствий: то ли хороших, то ли плохих – не могла понять от волнения. Она сжимала под столом руку Юры, умоляя потерпеть.