Дом учителя

Юра в два счета установил окончательные цены.

Анна Аркадьевна, удивившись его прыти, тут же, не иначе как во хмельном кураже, потребовала, чтобы три картины в пристроечку были оформлены в рамки.

– Знаю я вас! Повесите, как есть. Без антуража. Рамки за отдельную плату.

– Рамки бесплатно! – заявил Павел Васильевич. – Бонусом.

– Ни под каким видом! Мы не нищие, чтобы бонусы подбирать.

– Ну вы даете! – рассмеялся Юра.

– Он, – не поворачиваясь к мальчику, а лишь потыкав в него пальцем, прищурилась Анна Аркадьевна, – хотел сказать ну вы даете, старичье! Сам еще вчера в памперсах разгуливал. Ирина Матвеевна, нельзя ли чаю покрепче?

– Что ж я сижу, старая дура! – подхватилась Ирина Матвеевна. – Заслушалась вашим радиотеатром. А ты! – отвесила она мужу оплеуху. – Развалился! Беги, самовар ставь! На пихтовых шишках самовар еще бабушки моей старинный топим. Для… для…

– Особых гостей, – подсказал Юра.

– Не умничай! – осадила его Ирина Матвеевна. – Помоги дяде Паше.

«Пока они будут раскочегаривать самовар, – подумала Анна Аркадьевна, – я усну, свалившись под стол. Завтра и не исключено, что послезавтра меня будет терзать головная боль, отвращение к себе и к жизни вообще. Чертов самогон-дисциллят. Курортное лечение насмарку».

Она не уснула за столом, потому что нашлись дела. И потому что говорила безостановочно. Известно, что подвыпивший человек, вещая, впадает в эйфорию самовосхищения. А молчащего подобный поток банальностей вгоняет в дрему.

Анна Аркадьевна помогла Ирине Матвеевне убрать со стола и накрыть для чая. Потом они упаковывали ее картину, и Анна Аркадьевна была строга, гоняла Ирину Матвеевну за необходимыми материалами. Вырезать из картона четыре квадрата, свернуть и приложить к углам картины. Далее упаковочный материал. Газеты решительно не подходят. Что у вас есть? Пупырчатая пленка? Отлично. Я тоже храню бог знает сколько мусора. Только пупырышков недостаточно, мне до Москвы везти. Это что? Подстилки под ламинат? Осталось от ремонта в квартире детей? Подходит. Оборачиваем. Да, любим мы свозить на дачу нужно-ненужное. У одного нашего приятеля на даче, на чердаке, восемь старых велосипедов. Я держу картину, а вы скотчем пеленаете…

Павел Васильевич несколько раз прибегал, ворчал что-то вроде бабы дурью маются. Ворчал как творец-художник, чьи работы называли мазней, а потом пришел знающий ценитель и сказал, что он гений.

Чай был великолепен. Почти полностью нейтрализовал действие семидесятиградусного самогона. В голове прояснилось, но спать по-прежнему хотелось. Уронить голову на плечо Юры, с которым возвращались на такси, и засопеть. Нельзя. Потеряешь лицо, оно же авторитет. На кой ляд ей авторитет перед этим мальчишкой? Бывает авторитет перед?

– Вам правда понравились картины дядь Паши? – спросил Юра.

– Очень понравились.

– Дядя Паша – настоящий художник?

– Нисколько не настоящий, рисовальщик плохой, неграмотный, примитивный.

– Так, значит, вы врали? Выкинете на помойку свою картину, а мы как лохи повесим какое-то дерьмо на стенку?

Анна Аркадьевна сидела у окна, повернув голову, посмотрела на Юру. От гнева у него трепетали ноздри и кривились губы. Мальчик шокирован, обманут, разочарован.

– Картины в рамах, – заговорила она спокойно, – моя благодарность тебе и, главным образом, твоей маме. Не покупать же вам хрустальный салатник. Вы вправе как угодно распоряжаться своими вещами. Подаренная мне работа займет место на даче в спальне. Мой муж считает, что самая лучшая картина – та, на которую приятно смотреть, разлепив утром глаза. Кажется, наконец-то мне удалось найти веселый жизнепобудительный или пробудительный вариант.

– Но вы говорите, что дядя Паша неграмотный и примитивный!

– И что? Где противоречие? У дяди Паши лучшие годы уже за спиной, а тупая линейность твоего мышления, не разберусь, – то ли возрастная, то ли органическая – может остаться навсегда. Строишь из себя этакого независимого чайльд-гарольда, а сам зависишь от чужого мнения как сопливый пацан, у которого пистолетик деревянный, а не под пистоны. Не пойду на улицу, у меня пистолет не той конструкции! Какая разница: писал картину, лепил скульптуру, вырезал на токарном станке фигурную матрешку академик от живописи или дядя Паша, Вася, Петя? Нравится или не нравится! Точнее: удовлетворяется ли твоя потребность в красоте, в гармонии, в прекрасном, становится ли тебе от созерцания или владения этой вещью жить интереснее… вкуснее.

– А если у меня вообще нет такой потребности?