Дом тишины

Но это воодушевление длилось недолго. Разлетелась туманная галактика! А мой упрямый ум, по старой привычке, ждет от меня все того же самого: пока я опять найду небольшую историю, которая будет служить выводом из всех этих фактов, и выдумаю убедительную сказку! Наверное, чтобы увидеть как есть и понять не только историю, но и весь мир и жизнь, нужно, чтобы изменилось устройство нашего мозга. Ох уж эта страсть слушать истории!.. Она обманывает всех нас, тянет нас в придуманный мир. А ведь мы-то все живем в реальном мире из плоти и крови…

За обедом мне на мгновение показалось, что я нашел решение этой проблемы. Я вспоминал историю моего Будака, не дававшую мне покоя со вчерашнего дня. После некоторых рассказов, прочитанных утром, эта история предстала передо мной в другом измерении: мне казалось, что Будак в результате нашел способ оказаться под надежным крылом одного из стамбульских пашей. Я помнил также и некоторые другие детали, почерпнутые из книжки школьного учителя: все эти подробности были из тех, что обычно обманывают любителей рассказов, пытающихся понять с помощью рассказов мир.

В результате я задумал написать книгу о приключениях Будака и о Гебзе шестнадцатого века, у которой бы не было ни начала, ни конца. В ней действовал бы только один принцип: там были бы упомянуты все события, вне зависимости от их значения и важности, которые можно было найти о Гебзе шестнадцатого века и его окрестностях. Таким образом, в книге независимо, бок о бок, совсем как в архиве, были бы аккуратно и смиренно перечислены торговые конфликты и цены на мясо, восстания и случаи похищения девушек, свадьбы и войны, преступления и военачальники. А над всем этим я бы разместил историю Будака; но не потому, что считаю ее самой важной, а чтобы рассказать хотя бы одну историю тем, кто ищет сюжет в исторической книге. Так что моя книга представляла бы собой попытку бесконечного «описания». Доев обед, я изрядно погрузился в эти туманные замыслы – не без помощи пива; я, как в молодости, был наивно воодушевлен работой. Я говорил себе, что пойду даже в Архив аппарата премьер-министра, запишу все до одного события, у каждого из них будет свое место. Мой читатель, что будет читать мою книгу с начала до конца, долгие недели и месяцы, в конце концов увидит ту туманность, которую видел я, когда работал здесь, и, волнуясь, пробормочет, как я: «Это и есть история, вот что такое жизнь и история…»

Этот мой глупый замысел, который просуществовал бы тридцать лет, нет, до конца моей жизни, еще раз ненадолго ожил у меня перед глазами, показавшись мне проявлением глупого геройства, следствием плохого зрения и нервного расстройства. Я со страхом подумал о том множестве страниц, которые мне предстоит написать. А потом я почувствовал, что эта священная картина, из-за которой весь замысел отдавал обманом и глупостью, потихоньку исчезает.

Но если бы я только начал излагать на бумаге то, что задумал, я бы однажды непременно столкнулся бы с одной важной проблемой. Что бы я ни собирался написать, у всего должно быть начало. И еще: как бы я ни писал о событиях, мне пришлось бы распределить их в определенной последовательности. Все это так или иначе придает написанному некий смысл и порядок. И всякий раз, когда мне захочется этого избежать, я не буду знать, когда мне следует начать работу и каким должен быть мой следующий шаг. Ведь человеческий разум, привязанный к старым человеческим привычкам, искал бы систему в каждом перечислении, а в каждом событии – значение и все время бы привязывал мой рассказ, от которого я не хочу зависеть, к другим фактам. И тогда, потеряв надежду, я подумал, что у того, кто хочет прожить историю и даже жизнь, как она есть, с помощью слова, нет иного выхода. И единственное, что нужно сделать, чтобы найти этот выход, – это изменить устройство нашего мозга: чтобы видеть всю жизнь как есть, мы должны изменить свою жизнь. Я хотел бы рассказать это лучше, но не знал как. Вышел из закусочной и вернулся в архив.

И после обеда я все время думал о том же: неужели нет способа написать эту книгу и повлиять на людей так, как мне хочется? Я то и дело быстро перечитывал свои записи в тетради, чтобы вновь оживить в себе чувство, о котором, как мне казалось, я не смогу никому рассказать.

Я говорил себе, что во время чтения не стану увлекаться каким-либо одним рассказом, так, как я и хотел сделать в своей книге, пусть чтение станет настоящим путешествием без всякой цели… Я совсем недавно был уверен, что мне это удалось, а сейчас я сомневаюсь даже в этом странном успехе. Солнце опустилось еще ниже, уже шестой час, я ухожу из покрытого плесенью подвала и, не дожидаясь Резу, отправляюсь искать упоминания о чуме на свежем воздухе.