Дом со скрипом

— А в чём юмор? — заинтересовалась Лисса.

— Не нравится ей это. У нас вообще-то не принято «говорящими» именами детей называть, — расплывчато ответил Кайрен. Ну не объяснять же ей, как кузину в детстве «тупой деревяшкой» дразнили? Нехорошо это будет, непорядочно.

— А-а, — Лиссандриного интереса хватило ненадолго. — А у нас наоборот, очень часто когда двое создают молодую семью и выбирают себе новую общую фамилию, это оказывается какое-нибудь слово не из общеупотребительных.

— Например? Твоя фамилия тоже что-то значит?

— Нилли — это такая мелкая рыбка, которая у нас обитает в быстрых ручьях.

Вот так живёшь, и не знаешь…

— Почему тогда ты свои картины подписываешь бабочкой, а не рыбкой?

— Так то мой личный символ, а Нилли — просто фамилия.

Кайрену, который себя самого не видел отдельно от своего рода, такую постановку вопроса понять было сложно, хотя он и пытался.

Готовиться к Хмарьной неделе, оказалось довольно весело. Продукты в лавках продавались с приличной скидкой и она запаслась не то что на две недели — на месяц вперёд. Свечей, самых дорогих, парафиновых, дающих самый ровный и яркий свет, тоже набрала немало — на их покупке настояла Лило, утверждавшая, что свет ламп в Хмарьную неделю — это совсем не то. С дровами Мило помог и Лиссе даже пару раз удалось рассмешить хмурого подростка. Забегала Лило, предлагала на это время переселиться в их Холм, нехорошо в Хмарьную неделю быть совсем одной, тогда как в это время в Холмах привечают даже взрослых сыновей, но Лисса, хоть и с некоторым сожалением, отказалась. Разместиться со своими холстами и красками ей там будет совершенно негде, это понятно, а оставить любимую работу так надолго, она была не способна физически.

А потом, как раз накануне первого дня Хмарьной недели, уехал — исчез в левом створе врат Кайрен, и ей вдруг стало как-то пусто и одиноко. Даже удивительно, если учесть с какой лёгкостью она его отпустила.

На следующий день, прямо с раннего утра, Лиссе даже пришлось поставить будильник, чтобы не проспать начало этого события, начал наползать туман. Где-то в литературе ей встречалось поэтическое сравнение, что хмарьный туман — это опустившиеся на землю облака. Ничуть не похоже. Языки тумана, сначала совсем прозрачные, потом всё больше уплотняющиеся, текли по лощинам, заполняли впадины, густели, поднимались, постепенно скрывая крышу дома и макушки холмов. Где-то он был молочно-белым, где-то выползали грязно серые клочья, создавая причудливые образы. Зрелище было удивительное и завораживающее, и Лиссандра ясно осознала, почему в Хмарьную неделю принято как можно меньше выходить из дома. К рассвету, который так толком и не наступил, туман сгустился настолько, что невозможно стало разглядеть пальцы вытянутой руки. В такую погоду можно выйти и заблудиться в нескольких шагах от собственного дома.

Это утро принесло такое вдохновенье, что весь день Лисса провела в творческом угаре, прервавшись лишь раз, когда желудок настойчиво попросил наполнить его хоть чем. И тишина стояла такая плотная, всеобъемлющая, гасившая звуки, так что стало легко и просто сосредоточиться на внутреннем. И спать она заползла в полном изнеможении и даже не помнила, когда заснула.

Второй день прошёл примерно так же, разве что накал творческого безумия несколько спал, позволив заняться прорисовкой деталей и прочими «мелочами» до которых вчера руки не дошли.

На третий, организм сказал ей решительное «нет» и потребовал нормального питания, движения и вообще хоть как-то разнообразить впечатления. А вот дудки, за окнами по-прежнему колыхалось плотное белёсое марево, словно долину кто-то молоком залил. Лисса попробовала заняться делами домашними, соорудить что-нибудь пожевать, прибраться. Но готовить для себя одной что-нибудь вычурное и сложносоставное не хотелось, зато большую кухонную печь она растопила даже с некоторым удовольствием, решив, что заодно изгнать из дома постепенно скопившуюся в нём сырость и свежего хлеба напечь. А планы привести в порядок своё жилище закончились на том, что Лиссандра рассортировала свои художественные принадлежности: разобрала зарисовки, снесла в растопку откровенно неудачные, разложила по коробкам карандаши и кисти, но выкинуть ни один, даже самый исписанный мелок, у неё рука не поднялась. Засыпала она вслушиваясь в скрипы и шорохи старого дома и потрескивание остывающих углей в печи — через дымоход слышно было. И звуки эти, разгоняли тишину и наполняли душу теплом и уютом.

К утру четвёртого дня, умиротворения вчерашнего вечера не осталось и в помине. Что-то беспокоило, звало и тянуло. Одиночество. Тоска. Кто бы ей сказал ещё пару месяцев назад, в то время ей приходилось изрядно постараться, чтобы найти время и место для творчества, что так будет, когда никто не дёргает и не отвлекает, не поверила бы. Пометавшись некоторое время по полупустым комнатам, Лисса схватила масляную лампу и вышла за порог.