Матт осторожно выглянул: коридор тянулся налево и направо. Внезапно Фелисия перестала играть. Матт замер, прислушиваясь к мелодичному звяканью льда в бокале. Вскоре он услышал, как пришли горничные и унесли Фелисию в ее спальню.
Матт снова нажал на выключатель и с великим облегчением убедился, что стена скользнула на место. Оставляя на ковре пыльные следы, он выбрался из чулана. Вечером Селия крепко отругала его за то, что он перепачкал одежду и волосы…
Всю следующую неделю Матт медленно и планомерно обследовал свои новые владения. Вскоре он пришел к выводу, что коридор проходит между внутренней и внешней стенами дома. То тут, то там в стене обнаруживались потайные глазки, но в них Матт видел только пустые комнаты со стульями и столами. Однажды он увидел слугу, протиравшего мебель.
Некоторые из глазков выходили в темные чуланы, точно такие же, как тот, через который он впервые проник в таинственный коридор. Матт никак не мог сообразить, для чего они нужны, пока в один прекрасный день рука его не наткнулась на еще один выключатель.
Он не задумываясь нажал на кнопку.
Вбок скользнула раздвижная панель — такая же, как в музыкальной комнате. С замирающим от волнения сердцем Матт ступил через порог. Изнутри чулан был забит пыльной одеждой и рваными ботинками, но, кое-как отодвинув их в сторону, мальчик сумел-таки добраться до двери в противоположном конце. Из-за двери слышались голоса. Матт напряг слух: врач и свирепый мистер Алакран разговаривали с кем-то третьим, чьи ответы звучали глухо и невнятно. Виллум говорил резким тоном, пробудившим в Матте самые неприятные воспоминания.
— Послушайте! — рычал врач. — Вы же знаете, что это необходимо!
— Нет, нет и снова нет, — стонал глухой голос; Матт догадался, что он принадлежит отцу мистера Алакрана.
— Без химиотерапии ты умрешь, — настойчиво твердил мистер Алакран.
— Значит, Бог призовет меня к себе…
— Но ты мне нужен здесь! — взывал мистер Алакран.
— Этот дом — обитель теней и зла! — Мысли старика явно путались.
— Позвольте хоть поставить вам новую печень, — убеждал его Виллум.
— Оставьте меня в покое! — завопил старик.
Матт, пятясь, вышел в коридор. Он не понял, о чём шел спор, но прекрасно знал,
Матт вернулся в музыкальную комнату и долго после этого не решался снова зайти в потайной коридор. Однако всё равно ходил слушать, как играет Фелисия. Музыка глубоко запала ему в душу, она завораживала его, и, невзирая на риск, он каждый день прятался за цветочными горшками.
Однажды Матт с удивлением увидел, что напиток Фелисии принес не слуга, а врач.
— Ох, Виллум, — срывающимся голосом бормотала женщина, пока тот помешивал ей лед в бокале. — Он со мной больше не разговаривает! Смотрит на меня как на пустое место…
— Не волнуйтесь, — успокаивал ее врач. —
Потом Виллум сел рядом и положил руку ей на плечо. Зашептал что-то — что именно, Матт не расслышал, — но, наверное, приятное, потому что Фелисия улыбнулась и склонила голову ему на грудь. Через некоторое время он вывел ее из комнаты.
Матт тотчас же выбрался из своего укрытия. Понюхал бокал, попробовал содержимое. Тьфу! Гадость какая-то! На вкус — будто гнилые фрукты… Он прислушался — не слышны ли шаги в коридоре — и сел за пианино. Осторожно нажал на клавишу.
В музыкальной комнате тихо зазвенела одинокая нота. Матт был в восторге. Он попробовал другие клавиши. Все звучали так же красиво. Он был так очарован происходящим, что не сразу услышал шаги горничной в коридоре, но, к счастью, вовремя очнулся и юркнул за горшки с цветами.
С этого дня Матт стал внимательно изучать все перемещения слуг, чтобы знать, когда можно без опаски заглянуть в музыкальную комнату. По утрам Фелисия никогда туда не ходила. Она и вставала-то только к обеду и пребывала на ногах час-другой, не больше.
Вскоре Матт обнаружил, что может одним пальцем воспроизводить песенки, которые ему пела Селия. Фелисия играла всеми десятью пальцами, но он еще не разобрался, как это делается. Несмотря на это, способность создавать музыку наполняла Матта таким восторгом, что он с трудом удерживал его при себе. Он забывал, где находится. Забывал, что он клон. Музыка вознаграждала его за всё — за молчаливое презрение слуг, за насмешки Стивена и Эмилии, за ненависть Тома.