Дом сестер

— Как даму меня все равно больше нигде не воспринимают. Но меня это, честно говоря, не очень волнует.

Он кивнул.

— Это то, что приходит с годами, не так ли? Кого-то перестает волновать то, что раньше было для него очень важным. Ты гонишься за чем-то… и потом замечаешь, как несущественно это все… как бессмысленно…

Фрэнсис озабоченно посмотрела на него. Его пессимизм зашел слишком далеко. Она сама уже многое отсекла от своей жизни, а на оставшееся смотрела по-новому. Однако ничто из всего этого не обозначила бы как «бессмысленное» — ни прошлое, ни настоящее. Но Джордж… Фрэнсис рассматривала его серое лицо, его впалые глаза; казалось, в нем не было жизни, не было надежды…

— Мне кажется, для наших родителей многое изменилось, — сказала она. — Мама дала мне это понять в нашем последнем разговоре. Джордж, я совершенно уверена, что они встретят тебя с распростертыми объятиями. Для них будет важно только то, что ты жив.

— Врач сегодня сказал, что я уже транспортабелен. Элис хочет как можно быстрее вернуться со мной в Англию.

— Это хорошо. Тебе надо домой. В Уэстхилл. Там тебе будет спокойно.

— Не думаю, что хочу домой, — ответил Джордж. — И не знаю больше, что для меня дом. Все потеряло значение.

— Это ты сейчас так думаешь. Ты был очень болен. Пережил худшее. И это естественно, что сейчас ты ощущаешь пустоту.

— Никогда этого не забуду. — Его взгляд был устремлен вдаль, куда-то, где он видел то, чем ни с кем не мог поделиться. — Я думал, что умираю. Когда балки переломились, когда я услышал, как расщепилось дерево, когда земля посыпалась вниз и все стало черным, я подумал, что умираю. Мною овладел жуткий страх. Я все время испытывал страх. В окопах, когда справа и слева от меня гибли мои товарищи и, умирая, кричали, когда рядом свистели пули и весь мир казался преисподней… Я всегда испытывал страх. Но больше всего — там, внизу, в блиндаже. Мы сидели в воде, дрожа и замерзая, а снаружи, над нами, бушевал ураган; и я знал, что это воля случая — попадет в нас граната или нет. Чистая случайность. Мы ничего не могли сделать.

— Я знаю. Это страшно, что ты пережил…

Джордж ее совсем не слушал.

— Я пришел в себя еще когда лежал там, внизу. Стояла кромешная тьма. Я слышал, как кто-то стонет, совсем рядом со мной. Ничего не видел. Попытался что-то сказать, но не смог произнести ни звука. Мое тело было единой болью.

— Я понимаю.

— В какой-то момент товарищ рядом со мной перестал стонать. Это звучит страшно, но его стон был лучше, чем тишина. Я чувствовал себя… таким безнадежно одиноким… — Его рука, в которой он держал сигарету, дрожала. — Надо мной нависла гора земли; свободное пространство было только через две балки. Я знал, что могу лишь ждать, пока у меня не закончится воздух. Лишь лежать и ждать, когда умру…

Фрэнсис сжала его дрожащую руку.

— Но ты не умер, Джордж. Ты живешь, и только это важно. Все остальное ты должен забыть.

— Я ведь тебе сказал. — Его голос звучал так, будто он вынужден был объяснять что-то непонятливому ребенку. — Я не смогу это забыть.

— Тебе только так кажется. Ты увидишь, как только окажешься дома…

— Дома больше нет.

— Но ты же должен куда-то поехать!

— Посмотрим. — Джордж уже почти докурил сигарету и теперь осторожно теребил крошечный окурок кончиками пальцев. — Странно, — сказал он тихо, — когда я лежал засыпанный там, внизу, я боялся умереть. Испытывал жуткий страх, и все, о чем я мог думать, было одно: может быть, я как-то выживу… Ни за что на свете я не хотел остаться там, как мои товарищи. А сейчас… сейчас я хотел бы умереть, как они.

— Ты не должен так говорить. И не должен так думать. Все будет в порядке. Поверь мне!

Наконец он посмотрел на нее.

У него такие же красивые золотистые глаза, подумала Фрэнсис, как у мамы. В лучах солнца они сверкали, как два прозрачных топаза. Фрэнсис осознавала, какими холодными, почти водянистыми, должно быть, казались ее глаза, но если она завидовала глазам Виктории, то глазами Джорджа только восхищалась.

— Джордж, — сказала она тихо.

— Могла ли ты себе это представить? — спросил он. — Мы оба во Франции, в одном лазарете, а вокруг нас свирепствует страшная война… Мы не были к этому готовы. И это плохо. Я не могу с этим справиться, потому что ничто в моей жизни не научило меня, как это делать.

— Никто не сможет научить тебя чему-то подобному. Каждый сам должен решать, как он с этим будет справляться. — В какие размышления он погрузился? Бессмысленные, подумала Фрэнсис, и бесполезные.

— Это была полная идиллия, — продолжил Джордж, как будто сестра ничего не сказала. — Жизнь в Уэстхилле. Это было нереально. Мы были изолированы от мира как такового. Реально лишь то, что здесь. То, что здесь, это — жизнь.

— Нет. Это только ее часть. Злая, кошмарная часть. Не вся жизнь.

Он докурил сигарету — пепел падал под кончиками пальцев в траву — и опять ушел в себя; его глаза больше не смотрели на Фрэнсис. Где он был? Опять в блиндаже? Неужели он опять переживал те мрачные часы? И слышал, как смолкли стоны?