Дом сестер

Диана просила своего мужа, чтобы тот сразу же сообщил ей, если узнает хоть что-нибудь о Джоне Ли. 27 октября она получила телеграмму: Джон действительно больше двух недель скрывался на вражеской территории и наконец смог пробиться к своим. Он заработал серьезное переохлаждение, но остался жив и сейчас восстанавливается в госпитале неподалеку от Гавра.

Этот госпиталь не шел ни в какое сравнение с лазаретом, в котором работала Фрэнсис. Он ничем не походил на тот переоборудованный под стационар амбар, расположенный на поле сразу за линией фронта, где весь мир, казалось, погрузился в кровь, раздробленные конечности, крики и стоны, в дым, огонь и нескончаемый грохот артиллерии; куда привозили бойцов, которых вытаскивали прямо из окопов, — искалеченных и обезображенных до неузнаваемости. Элементарные правила гигиены зачастую не соблюдались, но это никого больше не беспокоило, потому что приходилось радоваться даже тому, что вообще находилось место, куда можно было положить раненого; и если одеяло на койке было пропитано кровью предыдущего солдата, никто не обращал на это внимания. В какое-то время речь шла только о том, чтобы хотя бы выходить немногим больше солдат, чем потерять — не важно каким образом.

В госпиталь под Гавром привозили солдат после первичного пребывания в полевом лазарете, где их немного приводили в порядок и по меньшей мере чуть-чуть подлечивали. Бывший частный санаторий для состоятельных французов располагался в большом парке с многочисленными деревьями и кустарниками, а также убранными, очищенными от листвы дорожками, усыпанными гравием, которые извивались между небольшими прудами с золотыми рыбками и покрашенными в зеленый цвет скамейками. Боевые действия шли достаточно далеко отсюда, и ничто не нарушало царящую здесь мирную тишину. С деревьев облетела пестрая листва, и ухоженные лужайки покрылись ковром из шуршащих листьев. Светло-желтые стены виллы, которая полностью скрылась в глубине парка, лишь слегка проглядывали между ветвями постепенно теряющих листву деревьев.

Внутри, в коридорах, сновали медицинские сестры в белоснежной униформе и санитары, и иногда можно было вообразить, что нет никакой войны, унесшей тысячи жизней. Правда, в здешних холлах не было чахоточных дам, как в прежние времена, и увидеть можно было разве что людей в военной форме: солдат на инвалидных колясках или костылях, с повязками на голове или с перевязью для руки на шее, с глазными повязками или с лицами, изуродованными отравляющим газом. Множество мужчин имели ранения разной степени тяжести, но у всех без исключения была глубоко ранена душа, опустошенная и выжженная. И это отражалось в их глазах.

Впервые увидев Джона, Фрэнсис испугалась. Он всегда был высоким, сильным мужчиной с крепким здоровьем и в хорошей спортивной форме; болезнь была понятием, которое Фрэнсис никогда не могла бы связать с ним. Он и теперь, собственно говоря, не был болен. Но испытания оставили на нем значительно более серьезный отпечаток, чем она себе представляла. Джон сильно похудел, форма буквально висела на нем; глаза провалились, скулы остро выступали под пергаментной кожей. «Он похож на старика, — подумала Фрэнсис, — на несколько десятков лет старше, чем прежде!»

У него была отдельная комната — уютная каморка под самой крышей. Когда Фрэнсис вошла, он сидел у окна и пристально смотрел наружу. За окном рос красивый каштан, с которого как раз облетали листья, и Джон следил взглядом за каждым отдельным листком, медленно опускающимся на землю.

Он не обернулся, когда Фрэнсис вошла, но догадался, кто это, потому что сказал с иронией:

— А, моя невеста!

Она по-прежнему придерживалась этой версии, потому что не была уверена, что в ином случае ее пропустят к нему.

— Он еще очень слаб, — сказала директор санатория, при этом строго посмотрев на Фрэнсис. — Вообще-то он пока не готов к приему посетителей.

— Я приехала из Англии. Несколько недель работала в полевом лазарете, чтобы иметь возможность остаться там. Мне надо его увидеть.

— Гм… Вы говорите, что обручены с ним? В этом случае… я сделаю исключение.

Теперь, в его комнате, Фрэнсис подумала, что, возможно, допустила ошибку. В конечном счете его это разозлило.

Она тихо сказала:

— Извини, что мне пришлось солгать. Иначе они меня к тебе не пустили бы.

— А это было так важно? Ты непременно хотела прийти ко мне? — Джон резко повернулся к ней, и Фрэнсис только сейчас заметила, что он сидит на инвалидной коляске.

— Ты ранен?

— Нет. У меня всего лишь слабость. В принципе, это кресло мне больше не нужно.

— Я хотела тебя увидеть, потому что многое должна тебе объяснить.

Он сделал нетерпеливое движение рукой.

— Тебе не надо мне ничего объяснять. Если ты проделала такой путь только для того, чтобы объясниться, — забудь. Как ты вообще узнала, что я здесь?

— Я выяснила это недавно. В лазарете, где я работала, кое-кто тебя знал.

— Смотри-ка! Фрэнсис Грей в полевом лазарете… Как же тебя занесло туда?

Фрэнсис почувствовала, что начинает злиться. К чему этот цинизм? По какому праву он цепляется к ней?