Дом с химерами

Глеб улыбнулся и кивнул, рассматривая девушку – яркие ее глаза и веснушки на переносице, – ему казалось, он узнает в ней сиреневую женщину Амалию…

– Так это ты его? Я думал, Глебыча Федя спас! – воскликнул Жабик.

– Глеба спасла Лара, – сказал Федор. – Если бы не она… Я мог не успеть.

– Какая потрясающая тема! – вскочил взволнованный Леша Добродеев. – Бомба! Библия, убийство, старинная легенда, проклятие дома Шоберов, старые могилы, призрак Амалии – это же с ума сойти! Народ это любит. Нужны детали. Федорыч, слышишь? И вы… Лара! – Он галантно поклонился.

Федор рассмеялся. Леша Добродеев, похожий на пионера-отличника своей круглой физиономией и честным взглядом круглых голубых глаз, был известен неудержимой и совершенно бессовестной фантазией – свои материалы он сочинял с ходу, нисколько не озабочиваясь достоверностью, как говорили его коллеги-журналисты, «на голубом добродеевском глазу»…

…Они еще долго сидели на крыльце Дома с химерами – кто на табуретках, кто на ступеньках. Разговор вертелся вокруг спасения «Приюта», и лишь молодые люди – Лёня Лаптев и его друзья, голова к голове, за пышными кустами жасмина, – тихонько бубнили, не желая соглашаться с утратой прекрасной легенды, а также надежды. Иногда они увлекались, голоса их становились громче, и тогда оттуда доносилось возбужденное: «На чердаке! В подвале! Фонари… веревку… каминная труба! Раскопать! Миноискателем! В стенах! Найдем и тогда посмотрим! Необязательно Библия, может, еще что-нибудь! В старых домах всегда клады!»

И так далее, и тому подобное…

…Историку Евгению Гусеву было предъявлено обвинение в убийстве Дарьи Тканко и в покушении на убийство Глеба Кочубея. Следствие установило, что к убийству бармена из «Белой совы» Валдиса он причастен не был – с барменом разобрался кто-то из своих, слишком неоднозначной фигурой был покойный и жизнь вел также пеструю и неоднозначную.

Глава 38 Прощание

А напоследок я скажу:

прощай, любить не обязуйся.

С ума схожу. Иль восхожу

к высокой степени безумства…

Белла Ахмадулина. «Прощание»

Третий этаж, длинный коридор, знакомая дверь с табличкой «Генеральный директор». Я вошла. Из-за стола на меня уставилась секретарша Лилечка, Лилия Владимировна. Она смутилась, вспыхнула, привстала. Она не знала, как на меня реагировать. Когда-то мы были в умеренно дружеских отношениях.

– Лилечка, привет! – беспечно говорю я.

– Катя… добрый день!

– Я к господину Ситникову.

– Да, конечно, я сейчас спрошу!

Она готова сквозь землю провалиться, она не знает, как держать себя со мной, никаких распоряжений на мой счет, видимо, не поступало. Или, наоборот, поступало?

Я иду мимо ее стола, она хватает трубку телефона, тут же кладет обратно. Я открываю дверь и слышу окрик:

– Я же просил никого не впускать!

Я с треском захлопываю дверь, Ситников поднимает на меня глаза и начинает медленно багроветь.

– Здравствуй, Саша, – говорю я.

Я хотела сказать, «господин Ситников», но в последний миг удержалась, побоявшись, что это прозвучит издевательски.

Он молча смотрит на меня – впал в ступор, не иначе. Необходимо заметить, что Ситников изменился к лучшему: стильная прическа, костюм, галстук – это при его-то нелюбви к костюмам и галстукам, которые его «душат», и вообще ко всякому официозу. Новая женщина явно приложила руку к его имиджу.

– Мне нужно поговорить с тобой, – произношу я.

Он выскакивает из-за стола, неловко отодвигает кресло у журнального столика в углу, делает приглашающий жест рукой.

– Здравствуй, Катя, рад тебя видеть, – говорит он и добавляет громче: – Лиля, нам кофе! – Он прекрасно знает, что секретарша подслушивает под дверью, сгорая от любопытства.

Мы сидим по обе стороны низкого журнального столика, испытывая странное смущение, хотя, казалось бы, ну что здесь такого? Не чужие ведь. Два года прекрасных отношений. Я удерживаю вздох.

– Как ты? – Ситников наконец придумал, о чем спросить.

– Хорошо, спасибо. У тебя тут много перемен. – Я обвожу взглядом кабинет, над которым поработал дизайнер: новая мебель, стеклянные шкафы с золотыми корешками каменных книг – энциклопедий, словарей и справочников, – из тех, что никогда не вытаскиваются и не читаются; белые жалюзи, кремовые гардины – все солидно, богато. Прежде здесь было проще. Я вспомнила, как часто бывала здесь, просто забегала, соскучившись, и он бросался ко мне, как утопающий, и я уворачивалась от его рук и поцелуев, хохоча, пугая его и себя, крича: «Пусти! Ой, кто-то идет!»

Наши глаза встретились, я поняла, что ему вспомнилось то же самое…

Открылась дверь, и Лиля вкатила столик с кофейником и чашками. Зыркая в мою сторону, она торопливо расставила чашки на журнальном столике.

– Мы сами, спасибо! – бросил Ситников, и она с сожалением вышла. – Как ты? – снова спросил он, хватая кофейник.

– Нормально. А ты?

– Нормально. Жарко сегодня! – он утер лоб носовым платком.