Дом. Рассказы

– Затаившиеся враги, – в который уже раз повторял, грозно сдвинув брови, толстый районный начальник. Повторял, пока однажды сам не очутился за страшным забором, и зловещая минутная стрелка отмерила его последнее мгновение.

Как же много у нас врагов, думал тогда Сеня, вот почему мы живём в такой нужде.

Сене исполнилось тринадцать, когда мимо их старенькой избы потекли на восток реки перепуганных, сломленных несчастьем людей, кативших и тащивших за собой тачки и телеги гружёные нехитрыми пожитками. Время было летнее, жаркое, весёлое, а лица людей на редкость зимними и хмурыми.

– Чего вы боитесь? – Спрашивал их Семён. – Неужели вы думаете, что непобедимая красная армия и товарищ Сталин позволят фашистам захватить нашу землю?

Но никто не отвечал ему, лишь в глазах появлялась то немая ярость, то жалость, то ужас.

Вскоре вслед за беженцами прошагали на восток доблестные полки Красной Армии, грязные, голодные и злые на весь мир. Вместе с ними в чистенькой чёрной машине укатило новое районное начальство, объяснив собравшимся на площади у церкви крестьянам, что армия испытывает временные трудности, и что победа будет за нами.

Видел Семён и немцев, прошедших через деревню без остановки. Один солдат в запылённой серо-зелёной форме даже подарил ему шоколадку и погладил по голове. Сеня заплакал от возмущения. Уж лучше бы его ударили прикладом, или бросили в сырой подвал, чтобы выпытать Военную Тайну, Это бы было понятно. И Семён, как Мальчиш Кибальчиш погиб за свою советскую Родину, с гордостью в глазах, и несгибаемой волей в сердце. Но ничего такого не случилось. Враги не убили его, не стали пытать, а – какое изощрённое издевательство – подарили ему плитку сладкого шоколада.

Эту злосчастную плитку Семён растоптал в дорожной пыли под голодными взглядами деревенской ребятни. Жаль, что не видал этого тот белобрысый немец, он бы понял тогда… Что понял? Этого Семён и сам не знал.

А трудности, как и ожидалось, оказались временными. Сене было уже почти шестнадцать, когда война прокатилась через его деревню в обратном направлении. О, как ликовало его сердце!

Страна медленно поднималась из руин, в которые её обратила война. Сеня уже вырос, женился, переехал в город и вместе со всем народом начал заново отстраивать светлое будущее.

Время шло. С завидным постоянством вновь и вновь пудовыми гирями наваливались временные трудности, но Семён уже знал, что стоит только чуть-чуть потерпеть и… Трудности отступали, бежали, поджав хвост, как побитая собака. Возвращались сравнительно сытые времена, и всё становилось на своё место. Рос сын. Он оказался талантлив, и вся его квартира была увешана и завалена его картинами. И эти картины поначалу нравились Семёну. Но сын с каждым годом мрачнел всё больше и больше, из картин исчезла яркость красок, их наполняли теперь лишь серые тона, лишь бледные тени вместо людей.

– Неужели такой мрачной видишь ты нашу жизнь? – Спрашивал сына Семён.

Но сын не отвечал.

Впервые Семёну стало плохо с сердцем, когда сын заявил, что покидает родину и уезжает жить – куда бы вы думали? – в Германию! Ту самую, чей солдат когда-то надругался над душой его отца.

– Почему? – Стонал Семен, лёжа на диване с холодным компрессом на лбу.

– Потому, отец, что я человек и хочу жить по-человечески. Хочу писать что пожелаю, а не штамповать нелепые плакаты, говорить обо всём, а не о том, что от меня требуют, – твёрдо отвечал сын, совершенно не считаясь с недомоганием пожилого человека.

– Но там же, – шептал в ужасе Семён, – там же капиталисты! – И его руки тряслись от негодования, навеваемого ужасным словом.

Сын уехал.

Прошло ещё время.

И вдруг все разом заговорили. Все закричали и завопили, что жили не так, что строили не то, что вожди оказались врагами, а враги – борцами. А по быстро пустеющим прилавкам магазинов ощущалось неизбежное приближение очередных временных трудностей.

Семён удивлялся. Он впервые был в растерянности. Он не знал, первый раз за всю жизнь не знал, кому верить. Говорили все сразу и все разное. Тех, кого вчера боготворили, теперь судили, а тех, кто ещё вчера валил лес в сибирских лагерях, выбирали в народные представители. Жизнь, как шапка ушанка оказалась вывернутой наизнанку – тёплым мехом вовнутрь, а голой, неуютной грязной подкладкой наружу!

В эту ужасную пору пришёл Семёну вызов от сына. Сын писал, что неплохо устроился, женился и желает показать дедушке его внуков, а если тот пожелает, то может перебраться жить к ним, дабы хоть в старости пожить нормальной жизнью. Семён поворчал, похмурился и решил съездить-таки посмотреть, с чего это сынок там так хорохорится в этой обители пошлости и чистогана. Может и сам стал – даже произнести страшно – капиталистом?