Дом последней надежды

Жалость теплая, а зверю холодно. Он бродит и вздыхает, скулит совершенно по-собачьи. Если жаль, то впусти… обогрей… положи руку на загривок, если рискнешь.

Не рискну.

Я знаю, что это — уже не собака, которой он был при жизни. Собак я не боюсь, даже очень злых. А это…

— Он вложил в сталь собственную душу и, когда клинок был готов, просто-напросто умер…

Все умирают.

Кто-то долго, кто-то быстро… если я сама выйду, то смерть будет легкой. Сердце оборвется…

Никому не нужно умирать, особенно мучительно. Если бы я знала, как освободить эту несчастную душу…

ГЛАВА 23

Что-то изменилось.

И исиго, до того дремавший с мешочком соли в руках, встрепенулся, а перышки в волосах его поднялись.

— …когда Сэкунаро Ито, сын человека, который приказал убить семью мастера, взял клинок в руки, он сделался безу мен. Он разрубил пополам своего сына… а потом и жену, и всех, кто стоял во дворе… и прятался в доме.

Исиго приложил палец к губам.

Я молчу.

Я понимаю, что не стоит перебивать рассказчика, ведь пока они слушают Араши, то не слышат пса. А я вот слышу. Я даже при желании способна увидеть его, того, которым он был, — крупный, с широкой грудью и массивными лапами. Он помнил теплый бок матери и запах молока. И ласку тонких пальцев, которые касались спины осторожно.

Как падал на спину, подставляя этим пальцам голый живот…

Лизал их.

Запоминал запах. И сердце заходилось в восторге…

…боль.

Я хочу ее забрать. Никто и никогда не жалеет призраков, особенно таких, которые самим существованием своим ввергают прочих в ужас. Но…

…того щенка.

И подростка, что резвился во дворе.

Таскал палки.

Гонялся за собственным хвостом… свист… миска с горячей кашей, в которой он сперва выбирает волоконца мяса, а потом заглатывает и рис, ведь тот пахнет мясом, а он голоден. Немного.

Ощущение сытости.

Покоя.

Счастья.

Сволочи… это ведь как ребенка… я бы коснулась, если бы могла… вот так, ладонью по колючему загривку, успокаивая и унимая рык.

— …когда он вернулся в себя и увидел, что сотворил, то проклял и клинок, и мастера, который и без того был проклят. И собственного отца, чье коварство уничтожило весь род…

…колючий.

И холодный.

И выворачивается, не доверяя этой ласке. Не стоит. Ты ведь там, за оградой, а я…

…я тоже за оградой.

Как?

Не знаю… нет, я в доме… и все-таки вижу этот дом, окруженный огненной стеной. Пламя сине-зеленое и горячее, но мне оно, я чувствую, вреда не причинит.

А вот и тот, кто стоит рядом…

Он огромен, куда крупнее того, каким был при жизни. Но… я не убрала руку.

— Тише. — Я присела, и голова моя оказалась у обрубка шеи. — Я не обижу тебя… мне жаль… они хотят, чтобы ты убил меня, а ты желаешь убить их. И я не скажу, что ты не имеешь права… дело ведь не в мести, а в подлости…

Он ворчит, но не так уж и грозно.

Пес еще жив в этом чудовищном теле. Тот смешной подросток, который путался в собственных лапах. Они вдруг выросли и стали неудобными. Он вечно на что-то натыкался, иногда больно, и тогда скулил. Он и сейчас скулил, прижимаясь к моим ногам. А я гладила полупрозрачную спину, приговаривая, что не позволю его обидеть.

Хорошая собачка.

Очень хорошая… я хочу тебе помочь… отпустить. Я знаю, что ваши боги заботятся не только о людях, но… как это сделать?

Или…

Пожалуй, я знаю, кому задать вопрос, вот только…

…в призрачном мире и пути иные. Стоило подумать, и вот я уже стою у пещеры, перед которой растет одинокая сосна. Дерево спицей уходит в самое небо. Оно протыкает золотистые облака, и не удивлюсь, если прорастает сквозь камни божественного двора. А может, именно на нем, на этом стволе, слепленном из золота и серебра, и держится мир.

— Нельзя надолго оставлять свое тело. — В пещере, как и положено, жил дракон. Огненно-красный, с золотой отделкой и огромными когтями. Тонкие длинные усы его шевелились, словно живые. Из ноздрей вырывалось пламя. — Тело без присмотра — лакомый кусок.

Зубы у него что иглы.

И страшно.

Или нет?

Здесь ощущения притуплены. А вот пес оказывается между мной и драконом. Он скалит зубы, предупреждая, что не позволит причинить мне вред… хороший. Ему не справиться с мифическим зверем, который столь огромен, что способен раздавить меня одной лапой, но…

— Твой колдун позволил себе небрежность. — Дракон разглядывает меня с насмешкой, и в золотых его глазах отражаются тени других миров. — Он убил тело раньше, чем душу защитника… тебе повезло.

Да.

Наверное.

Я не знаю, что есть везение, но…

— Чего ты хочешь, дитя?

Мне позволено было говорить, и я поклонилась, не из страха, но выказывая уважение.

— Как ему помочь?

— Тому, кто желал тебя убить? — Миров в глазах дракона было множество, и как знать, нет ли среди них моего. Я бы могла вернуться, если бы захотела… а я хочу?

Не знаю.

Я прижилась. Сроднилась с телом… или нет?

— Тому, кого обманули и предали…

…как Иоко.

— И… как от него защититься… — Я все-таки убрала руку, но пес прижался к ноге. Теперь я ощущала исходящее от него тепло. — Пока…

Дракон усмехнулся.

И дыхнул огнем, согревая. А я и не заметила, до чего замерзла.