Дом окон

Этого не случилось. Она высокая – доктор Хокинс, – высокая и худая. Настолько, что видно все ее суставы. У нее огромные руки и стопы. Когда она вышла поприветствовать меня, я почувствовала себя ребенком, который пожимает руку взрослому. Ее волосы были заплетены в косу, болтающуюся за спиной, а на глазах были эти очки-кошечки, которые, как она думает, смотрятся очень модно, но на самом деле делают из нее мамашу из телешоу пятидесятых. На ней было тускло-красное бесформенное платье и длинное ожерелье из черных бусин – видимо, чтобы уравновесить косу. И как только мы уселись в ее кабинете, и она открыла рот, я уже знала, что не услышу ничего нового. Но решила: раз уж я пришла, почему бы и не поговорить с ней. Она настояла, чтобы я звала ее Ивонн, мол, так мне будет легче открыться. Не легче. Когда я иду к специалисту, я иду к нему, как к специалисту. Я не хочу, чтобы доктор был мне другом. Я хочу, чтобы доктор оставался моим доктором. То же самое и со студентами. Для них я не «Вероника», а «профессор Кройдон»; или «мисс Кройдон», если для них не принципиально наличие ученой степени.

Так вот, я сидела в кресле напротив доктора Хокинс, которое было далеко не таким удобным, каким, казалось бы, должно быть кресло в кабинете психотерапевта, и вкратце пересказывала все то, что я тебе уже поведала. Мой муж считает, что сын, от которого он отрекся, пытается заговорить с ним из загробного мира. Плату она брала по часам. Я рассказывала ей о самых значимых моментах, а она попутно задавала вопросы, и, когда я, завершив свой рассказ, сказала: «Вот, собственно, и все» – она ответила: «Хорошо» – и начала делать записи в блокнот, лежащий на коленях. Она писала минут пять, заполняя одну страницу за другой. Наконец, не поднимая взгляда от блокнота, она сказала:

– Поскольку с вашим мужем я не встречалась, то могу лишь делать некоторые предположения о его психическом состоянии. Важно, чтобы вы понимали это с самого начала. Я высказываю только свои предположения. Профессиональные, но все же предположения. Ваш муж, Роджер, пережил серьезную психологическую травму, вызванную смертью его сына. Смерть ребенка никогда не проходит бесследно для родителя, независимо от возраста ребенка и от того, насколько сложными были их отношения. Кроме того, в вашем случае роль сыграли осложняющие факторы. Роджер испытывал противоречивые чувства по отношению к Теду, вполне объяснимые тем, что вы мне рассказали об их прошлом, но, тем не менее, довольно неприятные для родителя. По мере взросления Теда эта противоречивая ситуация, вместо того, чтобы прийти к разрешению, обострилась, – питаемая, полагаю, неразрешенными проблемами Роджера со своим отцом, – а прямая конфронтация в вашей квартире позволила сдерживаемым эмоциям выплеснуться в форме гнева и физического насилия, достигнув своего апогея тогда, когда, по вашим словам, Роджер проклял Теда. Какое бы удовольствие не принесла подобная эмоциональная разрядка в краткосрочной перспективе – думаю, ваш муж чувствовал облегчение, как только высказал все эти чувства вслух, – спустя некоторое время она погрузила его в еще более сильное психическое состояние дискомфорта. А затем Тед – объект, десятилетиями вызывающий противоречивые эмоции, – был убит. Эта смерть подобна огромному черному магниту. Она притягивает к себе все эти сложные чувства и не отпускает их, тем самым значительно осложняя любые попытки Роджера совладать с ними. Как вам такая версия? Я вас еще не утомила?

Она подняла взгляд.

– Пока нет, – ответила я.

– Роджер должен найти способ смириться со своими чувствами к Теду, ведь даже если Тед мертв, то их отношения с Роджером все еще живы. Как вы и сами понимаете, ситуация довольно щекотливая. Эту проблему надо решать, причем чем скорее, тем лучше. Роджер мог выбрать благоприятный путь, поговорив с вами или с врачом, но он этого не сделал. Он мог прибегнуть к алкоголю или легким наркотикам, чего он, к счастью, тоже не сделал. Он мог найти творческую отдушину: записать свои воспоминания о Теде или обратиться к нему в письмах – такие упражнения я обычно советую в подобных ситуациях. Роджер выбрал не совсем схожий, но связанный с последним пунктом курс действий. Он придумал сценарий, который позволит ему достичь непосредственного разрешения внутреннего конфликта, а именно – сценарий, в котором Тед стал призраком. Интересно, что он создал ситуацию, в которой Тед преследует его. И в ней именно Тед является инициатором их примирения. То, что Роджер спроецировал свои самые глубокие желания на призрак своего сына, говорит о том, что даже в такой личной фантазии Роджер не способен в полной мере признать как свои действия, совершенные в прошлом, так и, полагаю, оставшиеся после смерти Теда чувства.

– Хорошо, – ответила я. – Роджер живет в своей фантазии.

Меня так и подмывало фыркнуть «Да ну?», но я сдержалась.

– Так что же будет дальше?

Доктор Хокинс развела руками.

– Не могу сказать точно. Пожалуйста, не забывайте, я мыслю гипотетически.

– Я понимаю, – сказала я. – Но я хочу услышать ваше мнение.