Дом Одиссея

И все же у Елены, бывшей царицей двух царств и когда-то признанной самой остроумной, самой тонко чувствующей из всех авторитетных в женских вопросах особ, вертится на языке что-то душащее ее. Ведь если за ужином она свободно болтала обо всем, неся легкомысленную чепуху, то сейчас слова выходят с трудом, словно на этот раз – представьте себе – разговор предстоит серьезный. Словно ей нужно обсудить с сестрой что-то по-настоящему значимое, но она не знает как.

В Трое Гекуба, жена царя Приама, как-то раз за столом перед всеми присутствующими сказала: «Ты прекрасна, дочь моя. Но не позволяй никому убедить себя в том, что ты мудра».

В Спарте еще до появления Париса сестра Елены Клитемнестра, тогда еще возлюбленная жена Агамемнона и царица Микен, когда слышала высказывания Елены, рыдала от смеха, восклицая: «Посмотрите на нее – да она настоящий философ!»

Женщина-жена, особенно красивая, не должна быть молчаливой. Елена это усвоила. Молчаливые женщины – угрюмые, злобные, коварные заговорщицы. Но также она не должна быть слишком говорливой. Болтливая женщина – брюзга, зануда, назойливая сплетница. Требуется найти идеальный баланс, при котором она будет создавать видимость участия в беседе, но без заминки покинет ее, если речь пойдет о важных вещах. Позже она обнаружила, что это требование было общим в Трое и Спарте, у Париса и Менелая.

А теперь она потягивает вино из сияющего кубка, наполняемого служанками, ее глаза широко распахнуты, а речь сбивчива, когда она произносит:

– Как… так вышло, что Телемах покинул Итаку?

От этого вопроса у Пенелопы перехватывает дыхание, словно от пощечины. Наверное, Елена замечает это, а может быть, и нет – ее взгляд уже устремлен куда-то в сторону, – но добавляет с тихим вздохом:

– Похоже, он замечательный юноша.

– Он отправился на поиски отца, – наконец отвечает Пенелопа, наблюдая за двумя спартанскими служанками, которые ни на кого не смотрят, замерев на своих постах у входа в этот крохотный садик. – Чтобы найти Одиссея, живого или мертвого. В любом случае – ответ.

– А если он мертв?

– Тогда Телемах вернется, чтобы потребовать принадлежащее ему по праву рождения.

– Царство, ты хочешь сказать? – хихикает Елена. Пенелопа с трудом удерживается от гримасы, услышав этот звук. – О боги, это будет нечто! Царь Телемах. Что ж, не сомневаюсь, что ему все удастся. Такой сильный юноша непременно найдет способ.

– Естественно, он ожидает, что достойные союзники его отца: Орест, Нестор, твой добрый муж Менелай – поддержат его требования.

– Само собой, конечно! У моего мужа к Одиссею действительно совершенно особое отношение. Он сделает все для его сына, вот увидишь. Увидишь.

Улыбка застывает на лице Пенелопы. Она подносит чашу к губам, но не отпивает ни глотка, забыв даже притвориться.

– А как насчет тебя? – спрашивает Елена, кладя руку на колено Пенелопы. Та вздрагивает, как от укуса осы, но Елена, похоже, этого не замечает. – Ты выйдешь замуж, когда Телемах вернется? Полагаю, что не сможешь, даже если твой муж мертв, – по крайней мере, без одобрения сына. Может быть, жизнь при храме? Говорят, отдавая себя службе в святом месте, находишь такое спокойствие и умиротворение, о котором нам, суетным созданиям, остается только мечтать. Смирение. Я часто задумываюсь, не отправиться ли мне в подобное место, но ты знаешь, как это бывает: мне приходится выполнять столько обязанностей, на мне такая ответственность. Работать, работать, работать, пока не упадешь, да?

Она со смехом отводит кубок в сторону.

Зосима наполняет его и сразу же отступает.

Пенелопа разглядывает свою двоюродную сестру, опустив голову и подняв глаза, изо всех сил стараясь не глазеть, но не в силах остановиться.

– Мои дети, конечно… да, для них это было тяжело, – вздыхает Елена. – Ведь и меня, и Менелая не было рядом так долго. У них было лучшее образование, самое прекрасное воспитание, какое только можно представить, но ты же знаешь, как это бывает. В наше время детей заставляют взрослеть так быстро, тебе не кажется?

Из детей Менелая выжили двое: Никострат и Мегапент. Оба родились у рабынь, и оба поклялись, что скинут мачеху в море, как только отца не станет.

Из детей Елены выжила лишь одна, прелестная Гермиона, которая была достаточно взрослой, чтобы помнить, как мать гладила ее по волосам до войны, а еще чтобы помнить, каково это – быть брошенной.

– Какой была Клитемнестра перед смертью?

Вопрос возникает ниоткуда. Он звучит так, словно Елена спрашивает о происхождении необычного цветка или интересуется, каким способом Пенелопа солит рыбу. На мгновение Пенелопе кажется, что она просто не расслышала, но, переводя взгляд с двоюродной сестры на ее служанок и назад, она видит лишь ожидание в глазах Елены. Зосиме и Трифосе следовало бы отвернуться, отойти подальше, услышав этот интимнейший из вопросов, дать царевнам Спарты возможность наедине поговорить о своей погибшей сестре. Но нет.