Дом Одиссея

– Хорошие новости, – заявил Дейфоб, сын Приама, брат заколотого Гектора и отравленного Париса, стоящий в дверях спальни и торопливо расстегивающий портупею на бедрах. – Я победил.

– Здесь этот человек обесчестил меня, мой добрый муж, – объясняла Елена, сияющая, как жемчужина, Менелаю, который стоял в спальне Дейфоба, над дрожащим, израненным царевичем посреди пылающего города. – Он сделал это. Вот этот человек.

Менелай потратил свое драгоценное время, чтобы расправиться с Дейфобом, а Елена на это смотрела. Когда Дейфоб кричал, Менелай представлял, что пытает Париса. Что представляла себе Елена, когда троянский царевич умер, знаем лишь она и я.

С тех пор она не отходит от зеркала дольше чем на пару секунд, то поправляя локон, то убеждаясь, что нарисованная бровь не смазалась, то проверяя, как падает свет на крошечные морщинки на лбу и подбородке.

Весь стол здесь уставлен разными сосудами. Мази и притирания, настойки и пасты как с проверенными, так и с сомнительными составами. Автоноя никогда не видела сразу столько горшочков с кремами и флакончиков с духами и не чуяла сразу столько цветочных и пряных ароматов, исходящих из одного места. Она наклоняется рассмотреть один, бережно накрыв рукой принесенную лампу, но тут от двери доносится рык:

– Прочь! – спартанская служанка Трифоса врывается в комнату с пылающим яростью лицом. – Пошли прочь! – повторяет она, замахиваясь на Автоною и итакийских женщин. – Вас здесь не ждали!

Если бы любая другая рабыня посмела так разговаривать с ней в доме, где она – одна из самых доверенных и ценных для Пенелопы слуг, Автоноя швырнула бы ей в лицо горшок. Но сегодня она на задании, а потому кланяется, улыбается и пытается оправдаться:

– Прошу прощения, мы просто зажигали светильники и наливали воду нашим гостям…

– Мы позаботимся об этом! – скрежещет Трифоса, разворачиваясь так, чтобы выгнать итакиек из комнаты, как овец из загона. – Мы обо всем позаботимся!

И с тем Автоною выпроваживают из комнаты.

Тем временем в зале:

– Я не ем яиц, конечно, это плохо для кожи, да и, по-моему, от них пучит. А ты как думаешь, сестрица Пенелопа? Не считаешь, что яйца вызывают просто-таки ужасные ощущения? В последнее время мне приходится очень тщательно следить за тем, что я ем, желудок стал таким чувствительным…

Елена болтает без умолку, музыканты играют, женихи угрюмо сидят внизу.

По крайней мере, почти все женихи. Хотя один из них вот-вот совершит большую ошибку.

Антиной поднимается.

Это неожиданно, даже для богини с моим даром предчувствия. Этот жених, сын Эвпейта, выходит из-за стола, чувствуя вкус вина на языке, и направляется к царственному собранию во главе зала. Само собой, ему так велел отец, ведь сам он ни за что бы не осмелился. Два страха столкнулись в нем, из-за чего он откладывал это почти до конца пира: страх перед отцом боролся со страхом перед царем Спарты. Что примечательно, страх перед отцом пересилил смертельный ужас, вызываемый Менелаем, и поэтому Антиной отходит от своего места и приближается к царственному собранию.

Сначала его никто не замечает. Полагают, что он идет облегчиться или слишком пьян и скоро отправится в кровать. Предположение, что жених, пусть даже знатнейший из прочих, осмелится заговорить с завоевателем Трои, совершенно абсурдно. Но нет, он подходит, останавливается, кланяется и ждет, пока его заметят.

Пенелопа замечает раньше остальных и в первый и, скорее всего, в последний раз в жизни чувствует укол страха за этого мальчишку, стоящего перед ними. Рядом с широко расставленными ногами Никострата, сына Менелая; перед мрачной стеной в лице Пилада и Ясона; у подножия кресла, на котором восседает сам Менелай, Антиной внезапно становится не мужчиной, претендующим на трон Итаки, а просто ребенком – ребенком, надевшим одежды отца, отправленным выполнять отцовский долг и повинующимся ввиду отсутствия собственного ума.

Взгляд Пенелопы привлекает и внимание Менелая. А это заставляет наконец замолчать Елену. Никострат садится чуть ровнее, с любопытством ожидая, что последует. Музыканты замолкают. Антиной прочищает горло.

– Могущественный Менелай, царь Спарты, – начинает он. Эту речь он тренировал перед отцом почти без перерывов, с тех пор как алые паруса были впервые замечены на горизонте. – Величайший из греков, царь царей…

– Кто это? – перебивает Менелай, адресуя свой вопрос Пенелопе. – Один из твоих женихов, не так ли?

– Это Антиной, сын Эвпейтов, – отвечает Пенелопа едва слышно. – Он определенно один из тех многих мужчин, что хотят защитить Итаку в час ее слабости.

Менелай фыркает.

– Ты имеешь в виду: усесться на пустой трон твоего мужа и наставить ему рога в его пустой постели!

Антиной уже потерял нить своих не особо длинных рассуждений, но пытается ее нащупать:

– Великий царь, величайший из всех греков…

Менелай резко тычет пальцем:

– Ты! Мальчишка! Сражался под Троей?

– Я… К несчастью, я был рожден слишком поздно…

– Хоть раз убивал человека?