Дом Одиссея

Лишь несколько женихов могут расслышать слова Елены, хоть и не без напряжения слуха. В этом Пенелопа им завидует.

– Видела твоего дорогого Телемаха. О, он такой славный мальчик, правда? Он путешествовал с одним из сыновей Нестора, потрясающим парнем, но ты же знаешь, каков Нестор – ну, вообще-то, все они слегка суховаты, да? Немного унылы, смею заметить; о, ужасно неприлично с моей стороны!

Она прижимает пальчики к губам, как озорная девчонка, сказавшая что-то неуместное. Затем улыбается и продолжает с того же места, поскольку ей это сходит с рук.

– На пиру все ужасно расчувствовались, само собой. Столько потерь среди лучших: Агамемнон, Ахиллес, Одиссей – и знаешь что, хоть он ел с открытым ртом, но и Гектор тоже был очень заботливым человеком, очень заботливым. Я рада, что Ахиллес не стал осквернять его тело, – знаешь ли, тут ведь дело не в отношении к своим врагам, а в том, кем ты считаешь себя, кем хочешь быть. Как бы то ни было, сестрица… – Елена тянется к Пенелопе, но расстояние между ними слишком велико, и ее рука остается висеть в воздухе. – Я знаю, ты всегда выберешь любовь.

У Пенелопы нет слов. Она потрясена. Она смотрит на Менелая, который если и слышал слова жены, то виду не подает. Она смотрит на Никострата, который так сильно откинулся на спинку стула, что чудом не заваливается назад, затылком о пол, седалищем вверх: вжу-у-ух! Она смотрит на женихов, которые как можно незаметнее наблюдают за царственными особами, а затем – снова на Елену, рука которой все еще висит в воздухе, а легкая улыбка словно говорит: «Сюда, моя дорогая, иди сюда».

Тогда она решает, что это может быть проверкой. Она отлично проходит проверки, потому что всегда знает, какого ответа от нее ждут. А потому, с улыбкой игнорируя и протянутую руку, и широко распахнутые блестящие глаза Елены с расширенными черными зрачками, произносит:

– Конечно, сестра. И есть ли любовь сильнее той, что жена питает к своему мужу?

Улыбка Елены не гаснет. Но она откидывается назад, медленно кладет руку на колено ладонью вверх, накрывает ее другой рукой, будто пряча пятно, и смотрит в никуда, не произнося больше ни слова, не прикасаясь к еде, лишь то и дело поднося к губам кубок с вином, которое Зосима подливает ей из особого золотого кувшина.

Музыканты играют, на стол выставляют еще мяса. Губы Елены алеют от вина, глаза смотрят на что-то, недоступное остальным. Пенелопа слегка наклоняется к Менелаю.

– Говорят, несколько твоих людей путешествует по Итаке, – шепчет она.

Он, не глядя на нее, подносит к губам кубок.

– В твоем бабьем царстве говорят?

Пенелопа улыбается. Улыбается потому, что у выражения «бабье царство» несколько значений, если речь идет о женщинах Итаки, и ей неизвестно, сколько из них знакомо Менелаю. Возможно, он понимает больше, чем говорит, и в таком случае все пропало: ее дом, ее царство, ее надежды, – но также возможно, что это просто оскорбительный выпад, легкое пренебрежение ко всему, что представляют собой она и все, кто ей служит. Пенелопа улыбалась бы в любом случае. Улыбка прячет страх, гнев, отвращение внутри. Царям не нужно улыбаться, но для цариц это одно из самых полезных орудий, имеющихся в распоряжении.

– Твоим людям что-то нужно? Мы чем-то не смогли их обеспечить?

– Думаю, на острове неплохая охота, – отвечает Менелай, все еще не поворачиваясь к ней, не удостаивая ее прямым взглядом. – Одиссей рассказывал, как еще юнцом охотился на кабана, и шрам нам всем показывал, отличный толстый шрам – он им так гордился, словно не был настоящим солдатом, сражающимся в великой войне. «Скоро обзаведешься целой кучей шрамов, не переживай», – говорил я ему, но нет, он все твердил про Итаку и этого проклятого кабана. В общем, раз уж у тебя на острове с мужчинами негусто, полагаю, здесь развелось много крупной дичи. Женщины, конечно, могут ловить кроликов, но хорошего кабана… с твоего позволения, конечно. Хотелось бы самому узнать, похожа ли эта история на остальные Одиссеевы сказки: много слов, мало клыков.

Эту улыбку Пенелопа выбирала с особым старанием: от нее возникали лукавые морщинки в уголках глаз и тому подобное. В ее распоряжении не было зеркал высокого качества, перед которыми тренировалась Елена, но зато была Урания, ведающая ее тайной службой, сидя перед которой она репетировала эту маску, пока не довела до идеала.

– Конечно, – лепечет она. – Не могу вообразить ничего лучше настоящей царской охоты на Итаке после всех этих лет. Но твоим людям нет нужды терпеть неудобства, оставаясь ночевать вдали от дворца. Остров мал, и у нас есть люди, которые покажут вам лучшие места для охоты.

– Не стоит, сестра. – Он легонько похлопывает ее по руке: разве не мило с ее стороны позаботиться о подобных вещах? – Мы не должны доставлять тебе больше неудобств, чем уже успели доставить. Даже не думай об этом.

И на этом, похоже, обсуждение окончено.