Дом Одиссея

За Менелаем следуют и другие помимо жены и ее служанок.

К примеру, его сын, возможно, царевич, но внести ясность в этот вопрос вряд ли удастся. Никострат следует за Еленой и ее служанками на вежливом отдалении, с копьем в одной руке и шлемом, прижатым другой. С первого взгляда трудно признать в нем сына Менелая: от матери-рабыни ему достались кожа цвета темного вина и густые широкие брови, которые, похоже, нависают все ниже, ниже и ниже. Но, узнав, что в нем есть кровь его отца, сразу начинаешь замечать родство: по изгибу носа, по маленьким ушам, по коротким, но мощным ногам. Отец испытывал к матери чувство, наиболее близкое к любви в понимании Менелая, наслаждаясь ее строптивостью, блеском глаз, остротой языка, пока однажды, сразу после того как они разделили ложе, она не заявила со смехом: «Не самая удачная попытка, да?» В ту же ночь ее обнаружили задушенной на ступеньках дворца.

Никострату было всего три, когда Елена сбежала в Трою, но даже в этом нежном возрасте он научился ненавидеть женщину, не являвшуюся его матерью. Ее побег лишь обеспечил ему формальный повод для ненависти. Любовь он считает чисто физическим явлением. Любовь – это секс. Секс – это сила. Сила покоряет слабых. Покорение – основа желания. Вот и все, что об этом известно Никострату.

Рядом с Менелаем – воин, глава его личной стражи. «Какая глупость, что мне нужна личная стража, – ворчит Менелай, – но спартанские старейшины настаивают, они, как старые клуши, трясутся надо мной, а потому вот – поздоровайся с Лефтерием. Поздоровайся с нашими дорогими итакийскими друзьями».

Лефтерий, ветеран Трои, воин, закаленный огнем и мечом, с длинными волосами, дикой гривой спускающимися по плечам, с содранными до мяса ногтями на сжимающей копье руке, говорит: «Здравствуйте, дорогие итакийские друзья». Ни один из дорогих итакийских друзей не находится с ответом.

Следующий – жрец. Его имя – Клейтос, и он совсем не спартанец. Все его тело состоит из углов, как если бы кто-то решил собрать человека из разномастных треугольников: колени и локти, ребра и ключицы, подбородок и даже заостренная седая бородка. К нему относятся с почтением, согласно его положению, но ему кажется, что с учетом всех обстоятельств этого почтения явно недостаточно. Он сопровождал Ореста в первые несколько недель, после того как царь покинул Микены, отправившись в свое неожиданное «паломничество». С самого начала пути он ворчал, недовольный, что им командовали там, а теперь так же недоволен, что им командуют здесь. Разве они не знают, кто он такой?

Конечно, он не высказывает ничего подобного Менелаю. Он зануда, а не самоубийца.

А рядом с ним наш старый знакомый, душка Ясон, с этим своим впечатляющим кадыком, который ходит вверх-вниз, могучими плечами и твердым подбородком. Последний раз мы встречались, дай-ка припомнить, в моем роскошном святилище под присмотром Ксантиппы, когда ты что-то так старательно скрывал, да? Дай поцелую тебя в щеку – пусть твое появление здесь, на Итаке, – это недобрый знак, но так приятно видеть старых друзей.

И это только некоторые из тех, кто направляется с пристани во дворец и о ком нам еще предстоит поговорить позже. Спартанцы изо всех сил пытаются устроить зрелище: идут в ногу, печатая шаг в едином ритме, – но изгибы и повороты узких, запутанных улочек отчасти портят драматический эффект, и к тому моменту, как последние воины отряда подходят к дворцовым воротам, они бросают бесплодные попытки и просто идут, как обычные люди в обычное место.

А сам дворец захлестнул водоворот приготовлений. Он и так едва не лопается от наплыва женихов, но сейчас – сейчас прибыл сам царь Спарты! Каждый угол нужно выдраить, каждую поверхность отскоблить, каждый закуток приспособить для размещения этих достойнейших гостей.

Менелай считает это лишним.

– Чепуха, чепуха! Ты и так уже столько вынесла – до меня доходят слухи, ты знаешь, женихи, женихи, какая неприкрытая наглость! Как будто тебе без них не о чем было переживать! Мы не будем в тягость, ни о чем не волнуйся, гляди, гляди!

Он щелкает пальцами и, не добившись немедленного эффекта, повторяет щелчок резко, нетерпеливо, готовый обрушиться на своих людей, когда два раба вбегают с сундуком и с глухим стуком ставят его на землю у ног Пенелопы. Менелай открывает его не торопясь, наслаждаясь тем, как тяжелая крышка откидывается на мощных петлях. У тех немногих зрителей, что видят его содержимое, вырывается вздох восхищения. Пенелопа рассматривает открывшиеся глазу богатства, но не прикасается к ним. Эти вещи не будят в ней суеверия: золотые блюда и серебряные кубки, клейменные убитыми мастерами Трои, ничем не отличаются от золота, украденного ее мужем у жителей Запада или награбленного ее свекром на Юге в давние времена. Но у нее как хозяйки есть определенные обязанности, а потому следует небольшая речь.

– Мой господин, мы не можем принять это, никак не можем, вы – наши гости, самые почетные, самые…