Такой должна стать и Электра – женщиной изо льда и камня. Я глажу ее по щеке и запечатлеваю нежный поцелуй на лбу. Электра всего раз видела любовь: когда ее мать полюбила Эгисфа, а тот – ее, – и это чувство ядом разъело ее сердце. Она не верит, что его удастся когда-либо исцелить. Еще одна из ее ошибок.
– Что, если Орест
– Если…
– И, как с моим мужем, – рассуждает Пенелопа, – некоторое преимущество получит тот, за кого ты выйдешь замуж.
– Я не выйду за того, кто собирается захватить трон брата!
– Даже если твой брат безумен?
Электра закусывает кулак. Она не делала этого с тех пор, как была ребенком. Кусает чуть ли не до крови, затем внезапно отдергивает руку, как будто кто-то мог не заметить этого движения. Пенелопа садится, переплетя пальцы на колене, и благородно делает вид, что так и есть. Анаит озадаченно моргает, затем переводит взгляд с одной на другую. «Неужели царские особы способны так себя вести? – гадает она. – Как обычные люди? Неудивительно, что ничего не делается как следует».
– Что ж, – вздыхает наконец Пенелопа и еще раз: – Что ж.
Она поднимается, шагает к двери, останавливается и оборачивается:
– Кто бы ни травил твоего брата и каким бы образом это ни происходило, его определенно не собираются убивать. А значит, у них есть хозяин, который многое получит, начнись смута. Очень мало людей процветают в хаосе, сестра. Но одному это удается лучше всех. Помни об этом, когда появится Менелай.
Электра молчит, отвернувшись к стене.
Глава 11
Есть дела, которыми может заниматься только царица.
Точнее, есть дела, которыми царица старается заниматься на виду у всех, чтобы никто и подумать не мог, что она не выполняет как следует своих царских обязанностей.
Вскоре после того как солнце целует небо в самую макушку, оставив Электру стеречь исстрадавшегося брата, Пенелопа возвращается в жалкий «город» на холмах, который жители Итаки именуют столицей. Его пересекает всего одна хорошая дорога, по которой процессии жрецов обычно тянутся с мучительной неторопливостью, чтобы успеть достаточно торжественно произнести все свои молитвы на таком коротком отрезке пути. От этой единственной дороги ответвляются тропинки и ступени, вьющиеся вокруг потрескавшихся зданий и крохотных хижин, словно кривые зубы вырастающих из земли и опирающихся друг на друга. Вокруг поселения нет защитных стен, но вот дворец Одиссея был обнесен ими еще при отце Лаэрта, по большей части чтобы впечатлить путешественников и насмешливых поэтов, которые, рассказывая об Итаке, утверждали, что все жители там воняют рыбой и говорят разве что о козах.
– Идите и поведайте всем, что хоть мы и впрямь ценим коз, как и мидию-другую к обеду, но это и придает нам бесстрашной удали и живости ума! – провозгласил отец Лаэрта, и вот поглядите, пришлось ли его потомкам платить свою цену за распространение этой идеи.
Фрески, украшающие дворец внутри – по крайней мере, в тех местах, куда могут сунуть нос любопытствующие, – когда-то изображали Лаэрта на
А где же сейчас сам Одиссей?