Дом Одиссея

– В Микенах перед нашим отъездом. Как-то вечером, довольно рано, служанка допила его вино. К утру она металась в жару, задыхаясь и глядя широко распахнутыми глазами на что-то невидимое. И Пилад – тоже.

– Пилад?

– Капитан микенцев, который, я полагаю, прямо сейчас ведет корабль в порт нашего города, делая вид, что все в полном порядке и под абсолютным контролем, – объяснила Пенелопа Анаит, не проявившей особого интереса.

Они снова смотрят на царя, Анаит опять прижимает руку к его лбу, и ее скуластое выразительное лицо хмурится.

– Кто готовит еду и питье Оресту?

– Я.

– С самого начала? Воду берешь из колодца? Кашу мешаешь в котле?

– Я… нет. Но в Микенах, в тот момент, когда я заподозрила, что его травят, я велела, чтобы на кухнях готовили всем одно и то же, накрывали одинаково и ставили передо мной. Я выбирала по одному блюду со стола, остальные съедали наши гости, слуги и рабы. Я лично несла кубок Ореста и сама же проверяла, чтобы все во дворце пили те же вино и воду, что наливали ему. Не было ни единой возможности отравить моего брата, не рискуя отравить всех остальных.

Пенелопа пытается поднять одну бровь, но лицо недостаточно подвижно, поэтому приходится поднять обе.

– Это фантастически опасная затея; что, если бы отравителям было все равно, кого убивать?

Глаза Электры вспыхивают – о, прямо как у ее матери. Девчонка разозлилась бы, узнай об этом.

– И что? Если все должны умереть, чтобы мой брат жил, – разве не это следует сделать для своего царя?

Электра – еще и дочь Агамемнона, о чем мы всегда должны помнить. Отец убил ее сестру, чтобы отправиться на свою войну, и забыл об окровавленном теле Ифигении настолько же быстро, насколько привык к запаху погребальных костров под стенами Трои. Пенелопа видела множество будущих царей, когда еще малышкой жила при дворе Спарты. Захолустные западные острова стали в некотором роде спасением от необходимости выносить их общество.

– Полагаю, твоему брату лучше не стало?

– Сначала стало, а потом все вернулось. На него накатывало приступами. Ко времени отъезда я поняла, что моих действий недостаточно. Но что я могла сделать? Он царь. И должен был вести себя как царь: принимать просителей и устраивать суды. Его нельзя запереть в покоях: это было бы не лучше смерти, а может, и хуже.

– Если бы его хотели убить, он уже был бы мертв, – вставляет Анаит с привычным спокойствием того, кто знает свое дело и не видит в нем ничего такого.

Все взгляды обращаются к ней, и ей на мгновение кажется, что не все так же легко, как она, принимают сказанное. Она пожимает плечами: будучи юной жрицей, за этот жест она получала по ним шлепок, но теперь, когда она сама возглавляет храм, ее не беспокоит вся эта чепуха насчет приличий и достойного поведения – лишь искреннее поклонение Артемиде.

– Есть множество цветов, грибов и трав, которые, если подмешать их в еду, выдавить в питье или смешать с маслом, попадая на язык, убивают меньше чем за день. Если бы я хотела свести с ума этого человека, – кивок на Ореста, пока не особо интересующего Анаит с точки зрения его статуса царя царей, – то нашла бы три-четыре травки, растущие даже на этой ферме, которые приводят к гораздо лучшему результату, чем это невнятное бормотание.

– Безумный царь, – размышляет Пенелопа, – может быть не менее полезен, чем мертвый. – Пенелопа – эксперт в области неоднозначной царской власти; несравненный ввиду отсутствия царей. – Что могло бы случиться, если бы Орест умер?

– Совет царей. Собрались бы все старейшие правители земель, величайшие воины: Менелай, само собой, и любой, кто решил бы, что может претендовать на трон.

– И кому бы досталась корона?

Электра прикрывает глаза, качая головой. Невозможно даже подумать об этом, но она должна.

– Менелаю? – подсказывает Пенелопа мягко.

– Нет. Конечно, у него больше всех прав на трон. Он – брат Агамемнона. Но остальные ни за что этого не допустят. Они объединятся вокруг кого-то другого – достаточно слабого претендента, чтобы древние рода Микен смогли им управлять, но достаточно сильного, чтобы дать отпор Менелаю, если тот откажется признать результат. Один человек не может стать царем и в Микенах, и в Спарте, ведь тогда он способен будет подчинить все земли.

– Претендент достаточно слабый и сильный, а ты?

– Я? Мной скрепят этот договор. Я стану женой того, кого они выберут, чтобы не пустить Менелая на трон.

– Станешь?

Электра не знает. Ее долг понятен, а она верит, что долг превыше всего. Но она достаточно мудра, чтобы прислушиваться к своему сердцу, а потому опасается, что оно, как и сердце ее матери, и тетки Елены, может предать. Она боится того, что способна полюбить, и это самая большая опасность из всех, одна из причин, по которым она обратилась к Пенелопе. Царица Итаки, полагает она, отринула даже возможность любви во имя долга.