Дом на краю ночи

Жители острова мало-помалу начали воспринимать раненого иностранца, лежавшего в доме доктора, не как проклятие, а как благословение. Если на остров высадятся английские товарищи солдата или американцы на джипах с развевающимся флагами, то они непременно увидят, сколь по-доброму отнеслись на острове к их соплеменнику, сколь хорошо заботились о нем – как о родной душе. И разве это не еще одно чудо, сотворенное святой Агатой, – явление из моря утопленника на исходе войны? С утра и до вечера городские вдовы шли к дверям «Дома на краю ночи» с блюдами печеных баклажанов и бутылками домашних настоек – подношения чужестранцу. Рыбаки, возвращаясь с дневной ловли, непременно приносили свежайших sarde[55]. А иные из девушек, чьи возлюбленные пока еще не вернулись домой, накрасили губы помадой, чего не делали с начала войны, и пришли умолять Марию-Грацию позволить хоть глазком глянуть на солдатика.

Мария-Грация отправила поклонниц вовсвояси, хотя – и в том она себе ни за что не призналась бы – двигала ею отнюдь не забота о здоровье англичанина.

– Не хочет он вас видеть, – пробормотала она из-за стойки бара, но так, чтобы разочарованные поклонницы не услышали. – Он уже вне опасности, но посмотрит на ваши размалеванные лица и снова сляжет.

Джезуина, не устававшая повторять, что бедняжке Марии-Грации даже объедков не перепадает, очнулась от своей дремоты пополам с глухотой и довольно хохотнула.

Но правда состояла в том, что опасность для англичанина еще не отступила. Сидя у постели молодого человека, Амедео чувствовал себя участником борьбы за жизнь – так же, как чувствовал он это при рождении трех своих младших детей. Температура у парня то падала, то взлетала. Жар сменялся ознобом. Рана на плече загноилась.

– Промой рану святой водой, благословленной святой Агатой, – предложила Джезуина. – Поможет, клянусь.

– Что поможет, – отвечал Амедео, – так это таблетки сульфаниламида.

Джезуина скривилась от столь неприкрытого богохульства и заковыляла прочь. Но вскоре вернулась с медальоном святой Агаты, камешком-амулетом в виде Мадонны и бутылкой святой воды с прошлогоднего фестиваля.

И, к ее торжеству, парень вскоре пошел на поправку. Мало-помалу молодой солдат побеждал инфекцию, пока однажды утром Амедео не снял повязку и не обнаружил с удовлетворением, что рана сухая, воспаление полностью спало.

– Будет чесаться, – предупредил он англичанина, накладывая новую повязку. – Но ты ее не трогай. – У него была привычка разговаривать с пациентами, и неважно, что этот его не понимал.

Но Роберт догадался, что новости хорошие.

– Grazie. Grazie.

– Хватит тебе лежать, – сказал доктор. – Тебе полезно посидеть на террасе, а то и в баре, подышать воздухом с моря.

Англичанин кивнул и повторил: «Mare, mare». Единственное слово, которое он разобрал, – море.

Жители острова поглядывали на закрытое наглухо окно спальни англичанина с подозрением. Но когда он вышел, то быстро выяснилось, что он всем нравится. Безъязыкость делала его особенно предупредительным и внимательным. Он старательно кивал даже на самые абсурдные высказывания, приговаривая: «Si, si, si». В баре он неизменно держался поближе к Марии-Грации, при появлении каждого нового посетителя мгновенно вставал и отодвигал для него стул, а картежникам больше не было нужды нагибаться за упавшей картой – это делал за них англичанин. Подавая карту, он краснел и смущался, что в представлении стариков было истинно английской чертой. Еще он старательно пытался учить итальянский, что служило неизменным поводом для веселья. День, когда он перепутал слово год и anus, вошел в легенды острова. («Я никогда не забуду, – рыдал от смеха Риццу и многие годы спустя. – Этот парень во все глаза пялится на синьору Джезуину и спрашивает, сколько ей ani![56]»)

Но самое удивительное, что к англичанину привязались кот Мичетто и девчонка Кончетта.

– Если этот зверь и эта дикарка приняли его, значит, его каждый примет, – почти одобрительно постановила Джезуина.

Роберт обнаружил, что под этим яростным солнцем его влечение к Марии-Грации развивается безудержной болезнью, несмотря даже на то, что он по-итальянски знает лишь несколько слов. Услышав, что она спустилась по лестнице, он как бы случайно поднимался на несколько ступенек и стоял там, ловя скромный, с ноткой апельсина, запах ее духов. Если она дотрагивалась до чего-то на барной стойке, он незаметно касался этого предмета. Роберт наивно считал, что никто не замечает его обожания. Будучи не в состоянии сдерживать свою страсть, он даже начал говорить с ней об этом. Она приносила ему в комнату кувшин с водой или книгу, и, когда наклонялась, чтобы поставить принесенное на столик, он принимался говорить ровным тоном, как будто просто благодарил ее:

– Позволь мне заняться с тобой любовью, здесь и сейчас, пока твой отец отдыхает после обеда.