Дом Леви

Вчера Белла решила обратиться к доктору Блуму. Вчера она оставила дом сионистского Движения и вернулась в родительский дом. Просьба ее об отпуске вызвала недовольство, подозрение, разочарование в среде товарищей. Беседа была трудной.

– Отпуск? В эти дни, когда Движение в таком напряжении. Все в тревоге – от молодых до старых. Отпуск? Почему? Объясни хотя бы, почему?

– Поверьте, – почти взмолилась она, – дело сложное. Я должна что-то выяснить для себя.

– Чувствую, что ты нас покидаешь.

– Нет! – восстала против этих слов. – Я клянусь вам. Нет и нет! Движение я не оставлю.

– Чепуха! – сказал Джульетта. – Кто может подумать, что она нас оставит? Просит, чтобы мы ей поверили, и мы поверим.

– Не дай черной меланхолии овладеть тобой, – сказал он ей назавтра, провожая к родительскому дому, – вчерашнюю беседу выбрось из головы. Разреши нести твой чемодан.

– Сама понесу. Не нуждаюсь в излишней вежливости.

– Не хочешь – не надо, – идя рядом, Джульетта начал долгий рассказ о том, что приключилось с ним в одной из городских школ. Белла слушала его рассеянно, слова доходили до нее издалека. Джульетта чувствовал, что она его не слушает.

– Идешь рядом со мной, как будто наступил твой последний час. Это очень сердит меня.

Тем временем пришли к дому родителей Беллы. Стояли у входа, и Джульетта сказал:

– Белла, через две недели. Дата записана на доске. Будь точной, Белла. Я могу забыть, потому что занят и весь на нервах. Как явствует из моего рассказа, не так-то просто организовать детский батальон.

– Знаю, – прервала она свое молчание, – это не так просто.

И нельзя было понять, что она имела в виду. Глаза ее смотрели вдаль.

– Крепись и будь мужественным, Джульетта, привет.

– Крепись и будь мужественной, Белла. Ровно через две недели.

В тот же день, в послеобеденные часы, Белла шаталась по улицам. В конце концов, оказалась в приемной врача-гинеколога в одном из рабочих кварталов. Женщина-врач в рабочем квартале, надеялась Белла, поймет мое смятение. Врачиха была решительной женщиной. Поверх холодных очков хмурым взглядом окинула Беллу. Входя в белую комнату с множеством сверкающих металлических инструментов, чувствовала себя Белла, как солдат, действующий по приказу командира.

– Что у вас?

Белла начала что-то мямлить, но не успела высказать свою просьбу, как услышала:

– Ложитесь там, на кресло. Для проверки.

Кресло было покрыто холодной клеенкой. Дрожь прошла по телу.

– Все в порядке. Конец второго месяца. Одевайтесь, – приказала врачиха.

Белла приготовилась говорить, но врачиха повернулась к ней спиной, погрузилась в свои записи. Белла открыла рот, но не вымолвила ни слова. Врачиха повернулась к ней, встала со своего места, решительно взяла за руку и открыла перед нею дверь.

Попытаться пойти к другому врачу Белла не решилась, и продолжала шататься по улицам в отчаянном состоянии. Поняла, что без чьей-то помощи она не сможет сделать задуманное. Рылась в воспоминаниях и не могла отыскать человека, к которому можно обратиться в тяжелую минуту. Филипп! – Он обязан мне помочь. Нет, нет! Только не Филипп!

В конце концов, вернулась домой. Мать оглушила ее потоком слов, но она лишь обратила внимание на то, что был здесь Филипп. Он вернулся в Берлин. Он искал ее. Филипп сам решил, надо кончать.

«Что мне делать? К кому обратиться?» Белла ворочалась в постели с боку на бок, не в силах уснуть. Что я буду делать? Чувствовала телом холод клеенки, видела холодную руку в резиновой перчатке, равнодушно сверкающие очки, решительный жест врачихи. И вдруг во внезапном озарении встал перед нею облик доктора Блума. Как это она его сразу не вспомнила? Как это обошла его вниманием? Не могла больше лежать в постели, подбежала к окну. В небо взошла огромная луна.

* * *

Белла медленно поднимается по ступенькам.

Доктора Блума она увидела на собрании сионистского Движения. Как один из его активистов, он постоянно сидел в президиуме. Ничто в докторе не привлекало ее внимания. Выглядел он скромно, даже застенчиво, среднего роста, лет пятидесяти, абсолютно седой, до самых густых бровей, нависающих тенью над темными тяжелыми глазами. Глубокие морщины разрезали щеки от носа до уголков рта. И только слабая ироническая улыбка не сходила с его губ, что, казалось, говоря, доктор посмеивается даже над собственными словами. Филипп был связан с доктором глубокой дружбой. Однажды он рассказал о его жизни Белле. С того дня Белла прониклась к нему большим уважением.

– Ты пойми, – сказал ей Филипп, – мой друг доктор Блум – человек богатый, известнейший специалист в своей области, из семьи ассимилированных уважаемых банкиров. И, несмотря на это, пришел в сионистское движение, пройдя долгий жизненный путь, полный трудностей и страданий, но во всех катастрофах всегда сохранял благородство души и чистоту рук.

Белла перепрыгивает через две ступеньки, торопясь нажать на кнопку звонка, прежде чем одумается. Громкий звук звонка пугает Беллу. «Сейчас откроется дверь и уже не будет хода назад. А человек чужд мне, чужд…» Сестра милосердия открывает дверь.