Дом Леви

Жарко и душно было в то лето, и кто сумел выбраться из города, бежал в леса, на озера, в горы. Спасал душу от убийственной атмосферы. Липовая Аллея опустела, в доме остался лишь покойный господин Блум, ожидая сына. «Барбара, – говорил он мне, – Барбара, что будет с моим Эдуардом? Начались летние каникулы, а он не вернулся к отцу. Чем он так занят, что не может приехать, справиться о здоровье отца?» Мужской мозг! Я, госпожа Белла, тотчас поняла – в чем дело, но, не дай Бог, открыть рот перед беспокоящимся отцом. И настал день, обычный день! Потоки огня летели с неба. На электрических проводах во дворе сидели воробьи с раскрытыми клювами, страдающие от жажды и тяжело дышащие. Я открыла окно, и поставила на подоконнике для них полную миску воды. Заповедано быть милосердными к страдающим существам, и я чувствовала сердцем: несчастные эти существа разевают клювы, – зовут на помощь, но никто их не слышит. Беда, госпожа Белла, безмолвна, приходит она глухонемой, и в этом несчастье этого несчастья. Так вот стою и размышляю, как раздается звонок. Открываю двери. Стоит в салоне молодой доктор, который еще не был доктором. Весь в пыли, сморщен, и капли пота на его лице, как слезы радости, лицо прямо светится. Жмет мне руку и говорит: «Барбара, – и еще раз, – Барбара», – рот его раскрылся и закрылся. Что тебе, старая дура, – упрекнула я себя, – только и пророчествовать несчастья? Перед тобой юноша в экстазе любви, а сердце твое обращено к бедам! Но размышления не отставали от меня. Несчастье и любовь связаны друг с другом. И всегда так они соседствовали в моем мозгу. Стояла я в соседней комнате, случайно оказалась у дверей, и услышала разговор отца с сыном. Это был не разговор, а крики о христианах и евреях, о смешанных браках, которые еще никогда не были в семье. О духе поколений и духе, который сквозняком ворвется в дом и внесет в него мнимое счастье. Видишь, госпожа Белла, и старый господин верил в духов, а он был умным человеком. Но доктор, по молодости и глупости, как и ты, смеялся над духом, который восстал против него, чтобы мстить, и не отставал от него всю его жизнь. Да, Белла, господин получил свое. И так стояла я за дверью и слышала, как доктор сказал, что берет в жены эту девицу, никакие убеждения, объяснения и доводы не помогут, и вышел из комнаты отца. Вошла я туда, чтобы увидеть, как отец себя чувствует. Показалось мне, что в комнате потемнело, несмотря на утро и яркое солнце. Согнувшись в три погибели, сидел господин в кресле. «Барбара, – сказал он мне, – Барбара, проверь ящики стола. Что-то там шуршит, как будто мыши свили себе там гнездо». Мыши? – удивилась я. – Нет, господин, это древоточцы делают свое дело, ибо стол стар, очень стар.

«Да, – ответил он, – ты права, Барбара, стол стар и дряхл, и древоточцы сгрызают его».

Ну, что еще рассказывать, госпожа Белла? Молодая жена пришла в дом. Все шло нормальным чередом. Господин отдал молодой паре всю большую квартиру, себе оставил две задние комнаты, предназначенные для гостей. Только к трапезам выходил оттуда. Молодая жена сына относилась к господину с уважением. Молодой доктор, который еще не был доктором, учился в Берлинском университете, а Гертель хозяйничала в квартире, и всегда была в хорошем настроении. И тишина царила в доме, и не было криков и споров. А старый господин был сломлен духом. Старики капризны. Из-за каких-то мелочей впадают в ярость. Покойный господин легко заводился даже в добрые времена. На старости им овладели капризы. Вдруг стал богобоязненным, набожным. Начал посещать синагогу по субботам и всем еврейским праздникам, начал зажигать в своей комнате по пятницам свечи. Я готовила ему стол, вино и халы, а молодая жена сына – рыбу, отказавшись от своих желаний в его пользу. Свинина, которую она очень любила, больше не появлялась на кухне. Еврейские и христианские традиции уживались вместе, в полном согласии. В день великого еврейского поста молодой доктор вместе со старым отцом уходили на целый день в синагогу, а жена хлопотала по дому, готовила им достойный ужин после поста, а на рождество ставила большую елку в столовой, и молодой доктор помогал ей украшать ветки. Оба были счастливы и радовались, как дети, ах, ах! – Барбара качает головой и улыбается памяти тех дней.

– Госпожа Белла, старый господин, одинокий, как сломанное дерево, открывает дверь и вперяет гневный взгляд в елку. Он не приходил есть в столовую, пока не убрали елку. И выражал свой гнев словами – «Гоише нахес» (на идиш: «Гойское удовольствие». Прим. переводчика).