Она везет тебя в Гарвард, где ты никогда не бывала, и ты погружаешься в какую-то пугающую ретроспективную фантазию. Когда она показывает тебе студенческую столовую, вылитый Хогвартс, ты твердишь себе: может быть, мне следовало поступать в Гарвард? Может быть, следовало подать документы? Ты все думаешь о том, почему подавала документы в другие университеты, и впервые за много лет понимаешь, что выбирала место учебы фактически наугад. Хотела уехать из Пенсильвании и оказаться в большом городе, вот и все критерии. О, как передать мучительное, до костей пронзающее чувство, когда идешь по этому кампусу и слишком поздно осознаешь, что недостаток честолюбия пустил под откос всю твою жизнь! Что ты такое? Никто и ничто.
Она берет тебя за руку, шагая от здания к зданию, как будто ты могла быть здешней, как будто ты здешняя, вроде нее самой.
В Нью-Йорке вы заходите в магазин, продающий природные и научные сувениры. Оленьи черепа в прозрачной упаковке, окаменевшие куски дерева, скелеты летучих мышей – проступает каждая косточка – в банках, жеоды с аметистами ростом с ребенка, чучела мышей, трилобиты, орнитологические справочники в кожаных переплетах. Обстановка гипнотизирует. Хочется провести здесь весь день, потратить тысячи и тысячи долларов. Похоже на магазин, где ты бывала ребенком, – лавку природных чудес, ныне канувшую в Лету, – ты чувствовала себя там Элли Сэттлер пополам с Ларой Крофт[33].
В ту ночь, лежа рядом с ней на футоне, ты пересказываешь ей свою фантазию:
«У нас прекрасный дом, такой, знаешь, с отдельной библиотекой, полной книг и всяких штучек, которые любящие ученость джентльмены коллекционировали в начале ХХ века. Мы устраиваем роскошную вечеринку; собирается множество народа, смех, выпивка, вкусная еда. Я в красивом платье с облегающим лифом и пышной юбкой по моде пятидесятых, ты в костюме с галстуком. В какой-то момент, когда все уже немножко выпили, ты затаскиваешь меня в укромный угол маленькой комнаты и суешь руку мне под юбку, шепчешь о том, что будет между нами, когда гости разойдутся. А потом, поцеловав в щеку последнего из гостей и заперев дверь, мы, спотыкаясь, бредем в библиотеку, и там ты толкаешь меня на роскошную красную оттоманку, я развязываю твой галстук и расстегиваю твою рубашку, и там, среди книг, картин и окаменелостей, ты засовываешь в меня руку и покусываешь меня за шею, а после того как я кончаю, я помогаю кончить тебе, и все эти мертвые чучела глядят на нас». Фантазия родилась столь полной и оформленной, словно все это и впрямь произошло давным-давно, словно ты ее не выдумала, а лишь выловила из варева истории и воспоминаний.
– Да, – говорит она, – да.
В Нью-Йорке лето, жара навалилась, как животное, и не слезает. Вы в квартире ее подруги в Краун-Хайтс, и ты, и она, и Вэл курите травку – много. Ты никогда особо не любила марихуану, по правде говоря, в смысле наркотиков ты дура дурой, ты чувствуешь себя идиоткой, даже когда произносишь вслух это слово, но теперь смолишь, потому что смолит она и потому что она рассердится, если ты не присоединишься («Считаешь себя выше этого?» – поинтересовалась она однажды, когда ты попыталась отказаться, и с тех пор ты не отказываешься). Ты кашляешь, все время кашляешь, потому что так и не привыкла к дыму.
И ты удалбываешься – случайно. Удалбываешься так, что из поездки на Брайтон-Бич, в «маленькую Россию», на тамошний пляж, не запоминаешь почти ничего, кроме ярких разрозненных фрагментов. Как зашли в аптеку и тебе показалось, что тебя принесут в жертву Минотавру. Горячий песок. Как она мазала твою раскаленную спину холодным кремом. (Сохранились фотографии вас втроем, доказательство твоего присутствия там. Ты улыбаешься, и вид у тебя невыносимо нежный.)
Потом – твой день рождения. Вечеринка. Ты опять под кайфом и не держишься на ногах, поэтому садишься. Ноги раздвинуты, голова отяжелела, спиной прислоняешься к плите. Гости все подходят. Садятся рядом с тобой, болтают, и ты всякий раз соображаешь – запоздало, текуче – что они беспокоятся о тебе. Ты твердишь, что ты в полном порядке, в полном порядке, просто под кайфом, но, что бы ты ни говорила, тебе верят не до конца.
Вэл плюхается на пол рядом с тобой, принесла тебе сыру. Ты суешь кусочек в рот, раздумываешь о том, как гладкий сыр касается нёба, о его ореховой сладости. Она – Вэл – тебе так нравится. Добрая, искренняя, ее стойкость заслуживает уважения. Еще кусочек, этот соленый и крошится, так приятно разваливается во рту. Повезло же тебе обрести всех этих новых друзей. Следом – свежая моцарелла, Вэл помогает тебе подняться на ноги, ты думаешь про себя