Дом и дорога

Юра работает электромонтажником на Балтийском заводе. Археология — его хобби. Пятый год подряд он проводит свой отпуск в экспедициях. За это время можно было окончить университет, сказал я ему однажды.

— Зачем? — он смутился. — Мне нравится моя работа. А археологией я хочу заниматься в качестве любителя.

Тепловы — семья потомственных корабелов. Отец Юры — бригадир сборщиков, оба старших брата — инженеры на том же Балтийском.

— Отец говорит: дурная овца... Он считает баловством эти мои путешествия. Когда, дескать, взрослеть будешь!

Рюкзак его набит книгами: Церен, Лот, Керам, наши — Арциховский, Формозов, Монгайт, Окладников, несколько выпусков «Материалов и исследований по археологии СССР». Юра показывает, мне альбом. На плотных листах наклеены фотографии находок: керамика, оружие, украшения. Под снимками аккуратным чертежным шрифтом подписи: что, где, когда найдено. В специальной коробочке хранятся слайды.

— Целое богатство, — говорю я.

— Это малая часть... Мне иногда звонят из института, просят принести, показать. Я люблю снимать.

3

Утро серенькое, прохладное. После часа работы я слышу отдаленный, ни на что не похожий нарастающий гул. С юго-запада движется столб желтой пыли. Он все ближе, ближе, и скоро громадный песчаный волчок обрушивается на нас. Что-то живое есть в этой перекрученной пыльной струе.

Аджина — так называют здесь песчаные смерчи.

Аджина — черт, колдун, маг, джинн.

«...По дороге мчался в туче пыли Джинн, Владыка Всех Пустынь (Джинны всегда путешествуют так, потому что они чародеи)».

Весь юго-запад затянут серой пеленой. Ветер рвет порывами. Вокруг меня пляшут фонтанчики песка, с раскопанных могил несет пыль.

Афганец!

Глазам больно, скрипит на зубах песок, трудно дышать. Но я ловлю себя на мысли, что дело вовсе не в этих неудобствах. Что же я переживаю? Прячешь от ветра глаза, налегаешь на лопату и вдруг — пронзительное ощущение одиночества, словно ты один под этим небом, на этом ветру.

— Ничего удивительного, — бросает Олег. — Функциональные расстройства психики. Гамлет вот тоже бесился при северо-западном ветре. Говорят, темное место в шекспироведении... — Олег облизывает пересохшие губы. — А чего, спрашивается, голову ломать. Понятное же дело! Я был однажды в Новороссийске. Когда там дует бора, даже у бывалых людей сдают нервы. В горных санаториях больные во время фёна лезут на стены. Греки, видать, кое-что знали о природных влияниях, если советовали зачинать детей при северном ветре... Пошли покурим.

Олег горбится на ветру, отплевывается, его сигарета сыплет искрами. Мне не хочется ни курить, ни отдыхать. Я мечтаю сбежать, укрыться в четырех стенах. В палатке, на худой конец.

Мы обедаем в кузове машины. На раскопе безобразничает афганец. Оглушительно хлопает над головой тент, летит в кузов песок.

— Экспедиция культивирует отвратительные привычки, — говорит Андрей, — привыкаешь есть быстро и молча.

— Верно, — соглашается Сережа. — Теперь в приличном доме и не покажешься.

Он сидит в углу кузова и старательно чистит свою бороденку, пропыленный, в грязной панаме, с облупившимся носом. Очень трогательна сейчас эта его забота о впечатлении, какое он произведет в приличном доме.

— У нас опять пустая могила, — вздыхает Борис. — Глаза бы не глядели на эти курганы.

— Ты рано устал, — говорит Олег.

— Нет, в самый раз. Устал, значит, живу, воображение требует новых впечатлений. Через неделю мы привыкнем рыть могилы, начнется быт... Тогда пиши пропало.

Я выглядываю из машины. Над пустыней висит желтая мгла, гор не разглядеть, свистит над древними могилами ветер. Песок, пыль, прах...

4

Когда требовалось ехать в Шаартуз за продуктами, я первым изъявлял готовность. Такое доброхотство многим стало казаться подозрительным. И впрямь, что интересного могло быть в этих поездках, если сразу после работы надо было опять куда-то ехать, таскать бумажные мешки с хлебом и консервами, снова трястись в машине, а потом ужинать в одиночестве. Олег с Сережей полагали, что я в их отсутствие опустошаю единственный в Шаартузе книжный магазин. Была в них эта уверенность, что в маленьких городках обязательно найдутся книги, которые им не удалось купить в Ленинграде. Они в Бухару-то собирались после экспедиции только затем, чтобы порыться там в книжных лавках. «У тебя после этих поездок подозрительно блестят глаза, — сказал Андрей. — Я знаю, ты накачиваешься на базаре местным вином». Борис никак не прокомментировал мои отлучки, но, кажется, и он подозревал меня в каких-то преступных слабостях.

Между тем все объяснялось просто. Я давно мечтал подстричься, но каждый раз моя затея заканчивалась ничем. В парикмахерской так медленно стригли и брили, так пространно и с таким жаром обсуждали неизвестные мне проблемы, что нечего было и думать дождаться своей очереди.