Дом душ

На третьей странице оказался рисунок, который заставил Вильерса вздрогнуть и поднять глаза на Остина – тот безучастно смотрел в окно. Вильерс листал страницу за страницей, поглощенный, помимо собственной воли, этой Вальпургиевой ночью зла, странного, чудовищного зла, которое умерший художник воплотил в резких черно-белых рисунках. Фигуры фавнов, сатиров, эгипанов плясали у него перед глазами, и сумрак кущ, и танцы на вершине горы, все эти сцены на пустынных берегах, в зеленых виноградниках, среди скал, где-то в пустынных местах, проходили перед ним: мир, от которого человеческая душа словно бы шарахалась и съеживалась в страхе. Последние страницы Вильерс пролистывал почти не глядя: он видел довольно. Однако ж рисунок на самом последнем листе бросился ему в глаза, когда он уже готов был захлопнуть книгу.

– Остин!!!

– Ну, что случилось?

– Вы знаете, кто это?!

На белом листе было нарисовано женское лицо – одно лишь лицо, ничего больше.

– Это? Нет, конечно.

– А я знаю.

– И кто же?

– Это миссис Герберт.

– Вы уверены?

– Абсолютно уверен. Бедный Мейрик! Он стал еще одной главой в ее истории.

– А что вы думаете об этих рисунках?

– Они чудовищны. Спрячьте этот альбом снова под замок, Остин. А будь я на вашем месте, я бы его спалил. Это должен быть ужасный спутник, даже в сундуке.

– Да уж, рисунки своеобразные! Однако ж хотелось бы знать, что связывало Мейрика и миссис Герберт, и какая связь может быть между нею и этими рисунками?

– Да кто же их знает? Возможно, на этом все и кончится, и нам этого узнать не суждено, но лично я думаю, что для этой самой Хелен Воан или миссис Герберт это лишь начало. Она еще вернется в Лондон, Остин; можете быть уверены, она еще вернется, и мы о ней еще услышим. И не думаю, что эти новости окажутся приятными.

VI. Самоубийства

Лорд Арджентайн был любимцем лондонского света. В двадцать лет он был беден; носил известную фамилию, однако вынужден был зарабатывать себе на жизнь по мере сил, и даже самый отважный ростовщик не ссудил бы ему пятидесяти фунтов в расчете на то, что когда-нибудь он сменит фамилию на титул, а нищету – на состояние. Отец его был достаточно близок к источнику всех благ, чтобы обеспечивать семью служением Господу, но сын, даже если бы и принял сан, вряд ли получал бы столько же, да к тому же и не чувствовал в себе призвания к стезе священнослужителя. Таким образом он вышел в мир, не имея более надежного оружия, чем мантия бакалавра и смекалка внука младшего сына знатного лорда, с каковым снаряжением он худо-бедно ухитрился сражаться с миром вполне пристойно. В двадцать пять лет мистер Чарльз Обернон по-прежнему был небогат и пребывал в состоянии войны с миром, однако же из семи родственников, отделявших его от титула, в живых оставалось всего трое. Эти трое отличались отменным здоровьем, однако ж оно не устояло против зулусских ассегаев[66] и брюшного тифа – и вот в одно прекрасное утро Обернон проснулся уже лордом Арджентайном, тридцатилетним джентльменом, который стойко встречал все жизненные невзгоды – и вышел победителем. Эта ситуация изрядно его позабавила, и он твердо решил получать от богатства не меньше радостей жизни, чем умел находить в бедности. Немного поразмыслив, Арджентайн пришел к выводу, что хорошая кухня как высокое искусство, пожалуй, самое увлекательное из занятий, доступных падшему человечеству, и сделался знаменит на весь Лондон своими зваными обедами, а приглашение к нему стало желанным призом. Лорд Арджентайн владел титулом и давал обеды уже десять лет подряд, и ему до сих пор не надоело. Он по-прежнему наслаждался жизнью, и его жизнерадостность была заразительна. В общем, он был хорошим другом и приятным человеком. Поэтому его внезапная и трагическая кончина потрясла всех. Люди буквально не верили своим глазам и ушам, хотя газета лежала прямо перед ними и с улицы доносились вопли газетчиков «Загадочная смерть аристократа!» Но нет, вот она, короткая заметка:

«Лорд Арджентайн был найден мертвым нынче утром. Тело обнаружил его собственный камердинер при весьма прискорбных обстоятельствах. По слухам, не может быть сомнений, что его светлость совершил самоубийство, хотя никаких мотивов для данного поступка у него не имелось. Покойный был хорошо известен в свете и любим всеми за непринужденный и веселый нрав и щедрое гостеприимство. Наследует ему…» и т. д. и т. п.