Дом душ

– Уверен, вы простите, если я обойдусь без вступления, – начал он. – То, что я должен поведать, лучше рассказывать быстро. Итак, я родился в отдаленной части западной Англии, где сами очертания лесов и холмов, а также извилистые ручьи в долинах подталкивают человека с развитым воображением к мыслям о мистическом. Когда я был ребенком, меня окружали высокие, округлые холмы, дремучие леса и укромные долины, их изобилие порождало многочисленные грёзы, весьма далекие от пределов здравого смысла, а когда я стал старше и начал изучать отцовские книги, инстинкт повел меня, словно пчелу, ко всему, что могло напитать эти фантазии. Таким образом, совокупность архаичных и загадочных книг, а также безумные легенды, в которые по-прежнему тайком верили старики, подвели меня к твердому убеждению в существовании сокровища, некоего тайника давным-давно вымершей расы, который по-прежнему пребывал где-то под холмами, и я мог думать лишь о том, как обнаружить эти груды золота – мнилось мне, они лежат в считанных футах под зеленым дерном. К одному месту меня особенно тянуло, будто колдовством: это был курган, куполообразная гробница забытого народа, венчающая гребень могучего горного хребта; и я часто задерживался там летними вечерами, сидел на известняковой глыбе на вершине и глядел на желтые морские просторы и далекое побережье Девоншира. Как-то раз я небрежно ковырял наконечником трости мох и лишайник, толстым слоем покрывшие камень, и мой взгляд привлек узор под зеленью: изогнутая линия и отметины, совсем не похожие на творение природы. Сперва я подумал, что наткнулся на редкое ископаемое, достал нож и принялся соскребать мох, обнажив в конце концов квадратный фут. Затем увидел два символа, которые меня поразили: во-первых, изображение кулака с большим пальцем, просунутым между указательным и средним, обращенное вниз; под ним на твердой скале был с исключительной точностью вырезан завиток, а может, спираль. «Вот же он, – сказал я себе, – ключ к великой тайне», а потом похолодел, вспомнив, как заезжие антиквары изрыли курган вдоль и поперек, но, к собственному изумлению, не обнаружили внутри даже наконечника стрелы. Следовательно, знак на известняковой скале не был связан с чем-то местным, и я решил продолжить поиски подальше от кургана. По чистой случайности я в некотором смысле преуспел в этом деле. Я шел мимо какого-то коттеджа и увидел детей, игравших на обочине дороги; один держал в руке некий предмет, а остальные разыгрывали одно из тех крайне замысловатых представлений, из которых состоит мистерия детской жизни. Предмет в руке малыша заинтересовал меня, и я попросил разрешения его осмотреть. Игрушка представляла собой продолговатую табличку из черного камня, на которой был вырезана указывающая вниз рука – в точности такая, как на скале, – а под ним на табличке были изображены завитки и спирали, исполненные, как мне показалось, с предельной скрупулезностью и изяществом. Я купил игрушку за пару шиллингов; хозяйка дома сказала мне, что штуковина валялась где-то годами; кажется, муж как-то раз нашел ее в ручье, что протекал перед домом; лето было весьма жаркое, русло почти пересохло, и он увидел черную табличку среди камней. В тот день я прошел вдоль ручья до истока – родника с холодной и прозрачной водой, бьющего в начале уединенной горной долины. Это было двадцать лет назад, а расшифровать таинственную надпись мне удалось лишь в августе прошлого года. Не стану беспокоить вас подробностями моей жизни, не относящимися к делу; скажу лишь, что мне пришлось, как и весьма многим, покинуть прежнее жилище и переехать в Лондон. Денег у меня было совсем мало, и я обрадовался, когда нашел дешевое жилье на убогой улочке неподалеку от Грейз-Инн-роуд. У покойного сэра Томаса Вивиана, в то время гораздо более бедного и несчастного, чем я сам, была мансарда в том же доме, спустя пару месяцев мы стали близкими друзьями, и я поделился с ним целью своей жизни. Сперва было весьма трудно убедить его, что я не посвящаю дни и ночи совершенно безнадежной, невыполнимой миссии; но когда это удалось, он взялся за поиски разгадки усерднее меня и весь сиял, думая о богатстве, которое станет наградой за изобретательность и терпение. Этот юноша мне очень понравился, и я сочувствовал его положению; он очень хотел стать практикующим врачом, но ему не хватало средств на оплату даже самой скромной пошлины[159], и довольно часто – не раз и не два – он оказывался на грани голодной смерти. Я добровольно и торжественно пообещал, что при любых обстоятельствах он получит часть моего несметного состояния, когда я таковое обрету, и это обещание оказалось мощным стимулом для человека, который всегда был беден и жаждал богатства и удовольствий с силой, мне неведомой. Он с жадным интересом взялся за решение задачи и применил весьма проницательный ум и безграничное терпение, разгадывая символы на табличке. Я, как и многие изобретательные молодые люди, увлекался каллиграфией, и придумал – точнее адаптировал – фантастический алфавит, которым иногда пользовался и который так понравился Вивиану, что он изо всех сил старался ему подражать. Мы условились, что ежели когда-нибудь расстанемся, и нам представится случай написать друг другу о деле, кое мы приняли так близко к сердцу, для этого пригодится измышленный мною причудливый алфавит, дополненный несложным способом шифровки. До той поры мы изнемогали в попытках проникнуть в суть тайны, и через пару лет я заметил, что Вивиану приключение слегка надоело; как-то вечером он с некоторым волнением заявил мне, что, по его мнению, мы оба тратим жизни на пустое и безнадежное занятие. Несколько месяцев спустя моему другу несказанно повезло: он получил внушительное наследство от престарелого и дальнего родственника, о самом существовании которого почти забыл; и с деньгами на банковском счету Вивиан мгновенно сделался для меня чужаком. Он сдал экзамены много лет назад и теперь решил поступить в больницу Святого Фомы, а мне сообщил, что намерен подыскать более удобное жилье. Когда мы прощались, я напомнил ему о данном мною обещании и торжественно подтвердил таковое; но Вивиан рассмеялся и поблагодарил меня со смесью жалости и презрения. Не стану углубляться в подробности своей тяжелой жизни, полной страданий, а также вдвойне одинокой; я не устал и не разуверился в конечном успехе, но каждый день трудился над расшифровкой таблички, только в сумерках выходя на ежедневную прогулку по Оксфорд-стрит, которая, вероятно, привлекала меня шумом, оживленностью и блеском фонарей.