Долина

– Я также располагаю полномочиями вас арестовать, здесь и сейчас, – холодно бросила Ирен. – Интересно, какое впечатление это произведет на вашу клиентуру, когда об аресте станет известно? Вы не хуже меня знаете, что в наше время сведения, просочившиеся в прессу, – самая ходовая монета. «Мадам психиатр взята под стражу в ходе расследования убийств в Эгвиве». Даже если ваше имя и не будет названо, о ком подумают люди, прочитав заголовок?

Она обратила к психиатру жестокую улыбку.

– Вы детский психиатр, – сказала она. – Представляете, какое впечатление произведет это на родителей ваших подопечных?

Габриэла попыталась бравировать напоследок:

– Кто знает? Может быть, это принесет мне новую клиентуру… поинтереснее…

– Смотрите сами, Габриэла, – пожала плечами Ирен.

Сервас прочел в глазах психиатра больше, чем гнев – глубокую и безрассудную нутряную ненависть ко всему, что представляют они с Ирен, и всепоглощающее презрение. Он сразу подумал о словах Деверни. А потом все исчезло так же внезапно, как возникло, и губы Габриэлы Драгоман растянулись в улыбке.

– Пойдемте.

Она направилась в глубину зала, прошла мимо картин и толкнула дверь в маленькую комнату без окон, с серыми бетонными стенами, где неоновые светильники освещали металлические стеллажи с десятками этикетированных картонок.

– Вот, пожалуйста, – сказала она.

Циглер пробежала глазами по картонным корешкам.

– Где начало?

Габриэла уже доставала часть папок сверху. Теперь она послала Циглер почти дружескую улыбку.

– Вот, смотрите… У меня нет мыслей на этот счет. Все зависит от того, что именно вы ищете.

– Вы прекрасно знаете, – раздраженно отрезала Циглер. – Мы ищем одного из больных вашего ведомства. Того ненормального, который вспарывает своим жертвам животы и кастрирует их… Такие не должны ходить по улицам.

Сервас заметил, что доктор Драгоман вдруг стала серьезной. Зрачки ее сузились. Она подошла к одной из картонок, сняла ее со стеллажа и открыла, протянув Ирен несколько тонких картонных папок.

Циглер задумалась и пристально посмотрела на Габриэлу.

– Как на ваш взгляд, может речь идти о личности, которая… ненавидит мужчин? – медленно сказала она, не сводя глаз с психиатра.

Сервас насторожился, следя за ее реакцией и вспомнив «беднягу Дюверне».

– Вы имеете в виду женщину, вы считаете, что именно женщина и есть та самая личность? Так, капитан? – сказала Габриэла, немного помолчав, и глаза ее заблестели сильнее. – Я не вижу, каким образом женщина смогла бы сотворить то, что сотворил этот монстр…

– Разве что их было двое, – рискнула Ирен.

Наступило молчание.

– Мужчина и женщина… да… я, кажется, понимаю… – осторожно отозвалась Габриэла.

Сервас вспомнил заключение судмедэксперта после убийства Тимотэ Хозье, когда Фатия Джеллали заявила, что два удара по затылку были нанесены в разные места черепа: один выше, другой ниже. Следовательно, нападавших было двое: один высокий, другой низенький. Такова была ее гипотеза, которую напомнила сейчас Циглер. Фатия Джеллали признала эту гипотезу предварительной: других тогда еще просто не было. И тут Сервасу в голову пришла мысль, которая ему ой как не понравилась: а что, если их было не двое, а больше? Габриэла первая прервала молчание:

– Тогда начните вот отсюда. Помимо моих записей, вы сможете увидеть все сеансы: они записывались на жесткий диск. Можете воспользоваться моим компьютером. А я пойду, приму душ. И не стесняйтесь, если у вас возникнут вопросы: я буду рядом, и пациентов у меня до вечера нет. Я так же, как и вы, надеюсь, что тот, кто сотворил все эти ужасы, будет арестован.

«Что-то очень быстро она вдруг стала сотрудничать, – подумал Сервас. – Может, ей снова удалось всеми манипулировать? Возможно. У Габриэлы Драгоман чувство собственного превосходства, помноженное на уверенность в том, что она всегда права, не выносило никаких отказов».

Уже потом, когда она выходила из комнаты, его поразило совершенно новое выражение ее лица со сжатыми зубами: страх. Она тоже была напугана, как и все (или почти все) в этой долине.

45

ГАБРИЭЛА. И что дальше?

ТИМОТЭ. Дальше мой отец, эта сволочь. Мне снится, как я застаю его, когда он спит, и втыкаю в него нож, втыкаю, пока он не проснется и не вытаращит глаза со страху. А я сижу у него на коленках и стараюсь наносить удары в грудь и в гениталии. И я вижу, как входит и выходит блестящее лезвие, как оно, как бумагу, режет кожу, как входит по рукоять и выходит, красное от крови. А отец мочится кровью, просто фонтаном, бьется в кровати, как карп, и орет благим матом… все простыни в крови, подушки в крови, кровь у него течет по шее, течет по моим рукам, повсюду…

ГАБРИЭЛА. Откуда такая злость, Тимотэ?

ТИМОТЭ. Думаю, это из-за того, что он проделывал с женщинами…

ГАБРИЭЛА. С какими женщинами?

ТИМОТЭ. Да со всеми, с кем пересекался. Он ненавидит женщин.

ГАБРИЭЛА. Но он же гинеколог, правда?