Долина

Снова раздался тихий, но твердый голос Габриэлы:

– В вашем сне в подвале кто-нибудь жил?

МАРШАССОН. Э… да.

ГАБРИЭЛА. Кто?

МАРШАССОН. Женщина…

ГАБРИЭЛА. Это вы ее туда привезли?

МАРШАССОН. Я не знаю, доктор, это же сон…

ГАБРИЭЛА. Ну, хорошо. А кто эта женщина?

МАРШАССОН. Ну, женщина и женщина… Не все ли равно? Я понятия не имею. Какой мне смысл врать? Но она орет и орет ночи напролет, дьявол. У меня звукоизоляция, и все равно слышно. Я спать не могу, мне нужны снотворные…

ГАБРИЭЛА. Но это же сон. Это же не по-настоящему… Это во сне вам нужны снотворные.

МАРШАССОН. Я думаю, снотворное поможет не видеть больше этого кошмара… и не просыпаться по двадцать раз за ночь, доктор.

ГАБРИЭЛА. И давно вам снится этот сон?

МАРШАССОН. Нет, недавно.

ГАБРИЭЛА. А точнее?

МАРШАССОН. Я не хочу об этом говорить.

ГАБРИЭЛА. А мне этот сон кажется очень интересным…

МАРШАССОН. Поговорим о чем-нибудь другом.

ГАБРИЭЛА. Мне бы хотелось поработать с ним более детально, если не возражаете.

МАРШАССОН. Я ведь уже сказал, черт возьми, что не хочу об этом говорить!

– Маршассон, – поинтересовалась Циглер, – давно он был у вас под наблюдением?

Габриэла задумалась.

– Полагаю… года два.

– А вы не помните, по какому поводу он пришел на первую консультацию?

Психиатр выдохнула сигаретный дым и оглядела их одного за другим.

– Помню. По медицинскому предписанию и по решению суда. В рамках статьи закона за преступления сексуального характера. Маршассон был осужден за изнасилование. Наказание он уже отбыл, но получил предписание регулярно наблюдаться у психиатра. Я была его медицинским координатором.

Сервас знал, как это делается. Судья по исполнению наказаний выбирает из предустановленного списка врача-координатора, который должен осуществлять связь между медицинскими и судебными службами. В этом списке значатся имена психиатров, освобожденных от уголовного учета, согласно бюллетеню № 2.

– Как и все насильники, он изворачивался, вилял, – сказала Габриэла, доставая сигарету. – В общем, пускал в ход обычные механизмы защиты: изображал, что его не поняли, пытался использовать двойственность ситуации… Он изнасиловал замужнюю пятидесятилетнюю женщину, мать троих детей, в кемпинге, когда муж с детьми ушли на пляж. А потом твердил, что он никого не насиловал, что все было по взаимному согласию двух взрослых людей… И это был уже не первый его приговор. Он себя показал человеком слаборазвитым, эгоцентричным и тревожным… В общем, классика жанра…

Габриэла Драгоман переоделась. Теперь на ней была тенниска с рукавами три четверти и сборчатым вырезом, джинсы и плетеные кожаные сандалии. Ирен посмотрела на нее.

– Вам не бывает страшно принимать осужденных за изнасилования один на один в кабинете?

Она понимающе улыбнулась:

– Не более чем вам страшно сажать в тюрьму преступников, которые ведь однажды выйдут на свободу. Я умею ими управлять, это мое ремесло, и они знают, что от меня зависит их свобода. И понимают, что вольны злиться на любую другую женщину, но не на меня. Я для них… гм… священная корова.

Взгляд Ирен стал жестким.

– Маршассон не показался вам каким-то другим прошлой зимой? Его поведение не изменилось?

На несколько секунд наступила тишина. Габриэла утвердительно кивнула.

– Именно в это время он завел разговоры о своем сне.

Циглер вздрогнула.

– И о подвале?

– Да…

Ирен взглянула на Мартена.

– Этот сон навел вас на какие-нибудь мысли?

Психиатр несколько секунд помолчала. И тут вдруг взгляд ее сверкнул, как лезвие ножа.

– В какой-то момент я подумала, что это вовсе не сон, что в подвале действительно кто-то есть.

– Что вас заставило так подумать?

Габриэла помедлила.

– Маршассон начал изворачиваться и вилять… Совсем как вначале, когда ему предъявили обвинение в изнасиловании. И начал требовать снотворные. Стоило мне заговорить о сне, как он выходил из себя.

– И вам ни на миг не пришло в голову предупредить полицию? – резко спросила Циглер.

– Зачем? – спросила Габриэла, поочередно вглядываясь в них. – Это был не сон, правильно? В подвале кто-то действительно находился… И вы ведь что-то нашли в том подвале… Да… Это имеет отношение к расследованию? К убийствам? И в этом замешан Маршассон? Но он погиб до того, как… был убит Тимотэ.

На этот раз вид у нее был растерянный.

– Я намеревалась это сделать, – принялась оправдываться она, – только…

– Только такие люди, как вы, не доверяют сыщикам, жандармам и даже судьям, – сказала Циглер. – Они считают, что мы нужны только для того, чтобы наказывать, бить и сажать в тюрьму. А ведь любой правонарушитель имеет право на свой шанс: второй, третий, десятый или двадцатый. Хуже того, ведь кто-то действительно невиновный запросто может быть принесен в жертву во имя этой вашей… идеологии.

Голос Циглер пробирал, как струйка ледяной воды. Сервас заметил, что психиатр вздрогнула, как чистокровная кобыла, которую пришпорили.

– Можно подумать, что полиция в этой стране всегда была без предрассудков, без расизма и без идеологии, – усмехнулась она. – Уж кому-кому, а не вам…