Долина

Циглер решила, что завтра допросит их по одному. Сервас надеялся, что один из них как-нибудь себя выдаст: выражением лица, жестом, взглядом. А он сядет в уголке и будет внимательно наблюдать за всеми их невербальными сообщениями, за языком тела, пока они будут громоздить привычное вранье. И крупное, и мелкое… Но первой была мысль о Марианне.

Где-то здесь находилась дверь, ведущая к ней. Дверь, которую надо просто открыть. Маршассон мертв. Упал с лестницы. Может, столкнули? Возможно… Что еще? Послание на стекле… Кто его написал? И зачем? Он встал с кровати и подошел к окну. Лицо отекло, кожа на скулах натянулась, из носа торчали турунды. И очень хотелось курить. Он сунул в рот антиникотиновую жвачку и подумал о Леа. Вгляделся в городские огни. Марианна… Она была здесь… Где-то рядом…

Потом подумал, что обезболивающее начало, наконец, действовать, и взял телефон, чтобы позвонить Гюставу и Леа, пока сон не накрыл его.

Уже засыпая, женщина открыла глаза. Прислушалась. В ночи разбушевалась гроза. Гром грохотал в горах, как канонада. В отличие от мужа, женщина никогда не была на войне. А муж, спящий сейчас рядом с ней, несколько месяцев назад вернулся из Северного Мали, где его ранили в ногу из автомата Калашникова. И женщине казалось, что до нее сейчас доносится грохот сражения.

Небо дрожало, в окна бил дождь, и она слышала, как ветер свистит под козырьком шиферной кровли. Но она не боялась. Она была в безопасности. Грозу она любила. За стенами бушевала непогода, а здесь, внутри, ей было тепло, спокойно, ее защищали толстые стены и водонепроницаемая крыша, а уютная постель была надежной, как спасательный плот в ночном море.

Она вслушивалась в ровное дыхание лежавшего рядом мужа. Он не храпел и дышал глубоко и ровно. И вдруг ее одолело сомнение: а закрыла ли она все ставни? Ей даже подумать об этом не хотелось… Всякий раз, садясь в машину, она трижды проверяла, заперла ли она входную дверь, хотя прекрасно знала, что заперла. Это было сильнее ее.

И у этого было название: НКР, навязчивое компульсивное расстройство. И все об этом знали. Но одно дело знать, и совсем другое – корректировать и регулировать.

Ладно. Она закрыла все окна. И была в этом уверена на сто процентов: она никогда не ленилась обойти все окна перед сном. Вслушалась в близкий раскат грома, в завывание ветра, в шум дождя… Потом закрыла глаза и попыталась уснуть. Снова их открыла. Делать нечего… Этот ставень, который она, возможно, забыла закрыть, хотя и точно знала, что закрыла, просто не давал покоя…

ДА БЛИН… Она сбросила одеяло. Не так уж это и сложно. Она быстро проверила все окна и ставни и успела скользнуть в постель, прежде чем окончательно проснулась. А потом уснула до утра с плотно сжатыми кулаками.

Мужа, спавшего глубоким сном, такие вопросы не мучили: он принял снотворное. Но она знала, что и у него тоже хватало тревог, только других… Ему каждую ночь снился один и тот же кошмар. Он заново проживал все, что однажды уже пришлось пережить: джихадисты, атакующие их лагерь, их одержимые ненавистью глаза под темными платками, крики, выстрелы, взрывы, паника, запахи пороха, пота, страха… И пуля, угодившая ему в ногу… Восемьдесят процентов военных, получивших ранения, страдают от острого стресса несколько недель, а треть из них остаются в этом состоянии и дальше. Так ей объяснили в комитете сухопутных войск. Как и все, ее муж прошел антистрессовую терапию на Кипре, перед тем как вернуться во Францию. Там он находился под постоянным наблюдением.

Все симптомы она знала наизусть. Он мог впадать в ярость по пустякам, он защищал дом, словно это был разбитый в пустыне лагерь, и не впускал никого, даже членов своей семьи. Он часто прятался где-нибудь, чтобы поплакать, потому что не желал, чтобы жена и сын видели его слезы. Он вздрагивал при каждом звуке, даже когда она ставила какую-нибудь музыку… Однако постепенно, благодаря мягкому дипломатическому подходу и умению слушать, ей удалось его немного успокоить и ослабить напряжение, которое его так и не оставляло. Но военный психиатр предупредил ее, что синдром посттравматического стресса может затаиться на месяцы, а потом вдруг проявиться еще сильнее, чем раньше.