Долина

Марсьяль Хозье прошел последние заросли травы и добрался до мельницы. От нее остались только торчащие из зеленоватой воды полуразрушенные каменные стены, обросшие мхом и обвитые корнями, как лианами. Ручей напевал свою песенку, когда-то веселую, но ныне безжизненную, холодную и зловещую.

– Эй, покажитесь! – крикнул он. – Можете выходить! Кроме нас с вами, здесь никого нет!

Никакой реакции.

– Вы здесь?

Ответа не последовало. Какая-то птица шумно взлетела, зашуршав листвой, он вздрогнул от неожиданности и громко выругался. И тут же устыдился своего страха. Мало того, что он был человеком жестоким, он был еще и гордецом, каких поискать.

Он огляделся, всматриваясь в переплетения темных стволов и кустарников, озаренных закатным солнцем.

Теперь его охватила тревога.

Он принялся уговаривать себя, что никто не придет. Что никого там нет. Тогда зачем было посылать сообщение? Он обернулся. Там, внизу… Какая-то тень. Меж двух деревьев. Зверь? Он что-то там увидел. Или кого-то…

Он был почти в этом уверен, хотя и уловил движение буквально краем глаза. Он напрягся. Сквозь шум ручья невозможно было что-либо расслышать.

Вдруг он уловил еще одно движение, на этот раз с другой стороны, и опять быстро повернул голову. На этот раз он увидел убегающую тень, за которой оставался только шорох листьев. Тень была, несомненно, человеческая…

– Эй, вы!

Теней было две… Они слишком далеко разбегались, чтобы принадлежать одному человеку. Значит, и людей было двое. Он стал лихорадочно оглядываться, внутри зашевелилась паника. Потом вспомнил Камеля Эсани и своего сына, погибших в страшных мучениях, и волосы на затылке встали дыбом.

И еще он вспомнил, как принимал у себя в кабинете молоденькую беременную девочку. Тринадцать недель. Она очень плакала. Она не хотела этого ребенка. Сама мысль стать матерью приводила ее в ужас. Он с улыбкой объяснил ей, что во Франции хирургическое извлечение плода разрешено только до конца двенадцатой недели беременности. Что касается ее, то было уже слишком поздно… На неделю. Тем более, что плод не имел никаких отклонений в развитии, – коварно прибавил он, хотя и знал, что это не так.

– У вас нет шанса, – нежнейшим голосом шепнул он ей на ухо. – Будь вы голландкой или шведкой, вы могли бы сделать аборт. В Голландии это разрешено до двадцать четвертой недели… Ах, что за люди эти голландцы!.. Но увы… вы француженка, и боюсь, что вам придется произвести этого ребенка на свет, нравится вам это или нет. Это суд божий.

Он не верил в бога, но ему приятно было видеть, как она расплакалась при этих словах: «суд божий». Цедака. Дикайосуне. Юстициа[35]… А может, и сейчас произойдет что-то подобное? Он тщетно пытался замедлить бешеный галоп сердца.

– Да покажитесь же, наконец! – с вызовом крикнул он, но ответом было молчание. – Покажитесь, черт вас дери!

Марсьяль Хозье хотел еще что-то добавить, что он их не боится, – еще одну ложь, еще одну небылицу из тех, что он плел всю свою жизнь, – но тут мощный удар по затылку отшиб все связи у него в мозгу и отключил все мысли.

Затемнение…

Сервас и Циглер находились в заброшенном ангаре. Они рассматривали маленькое окошко, на котором кто-то написал МАРТЕН. Солнце село за горами, и та же тень точно так же постепенно поглощала поляну, что и в тот день, когда Сервас приезжал сюда один. И тот же влажный холодок заставил их поежиться, и вокруг царила та же тишина, что царит в кафедральном соборе.

С ними вместе приехали двое техников, которые на совесть прочесали весь ангар, светя фонарями и беря на анализ все, что казалось им интересным. Ирен попросила Ролана Кастеня, республиканского прокурора По, прилететь сюда со следующим рейсом вертолета. Теперь магистрат, задрав голову, рассматривал изрисованное окошко так внимательно, словно это был витраж. Сервас доложил Кастеню обо всех событиях, и тот вполне мог вспомнить о деле Марианны Бохановски: ведь это он в 2010 году доверил следствие Мартену, когда сын Марианны оказался замешан в убийстве учительницы.

– Вы хотите, чтобы я возобновил расследование исчезновения Марианны Бохановски, – сказал он, – но я не могу поручить это дело вам, потому что вы отстранены от работы. Однако я понимаю, что возобновить надо. И быстро. Надо было раньше мне сказать… Вы можете кого-нибудь порекомендовать?

Сервас подумал о Венсане и Самире, но регламент отстранения от следствия запрещал ему с ними контактировать. А ему хотелось участвовать в расследовании, остаться в игре.

– Не могу, – ответил он.

Кастень взглянул на него с высоты своего почти двухметрового роста.

– С моей точки зрения, лучший следователь, кому я могу поручить дело о похищении несчастной женщины, это вы. Но, поскольку я прокурор, не может быть и речи о том, чтобы нарушить регламент, доверив следствие вам. До следующего приказа вы больше не сыщик. Я отдаю себе отчет, что ситуация сложилась из ряда вон выходящая… И время поджимает. Нам надо найти какое-то решение.