Долгое отступление

Миллионы людей отказывались возвращаться на свои рабочие места, требуя повышения заработной платы. В США так поступило более 4 миллионов человек. Экономист Роберт Райх, работавший министром труда в администрации Билла Клинтона, признавал, что рабочие «не хотят возвращаться на изнурительную скучную плохо оплачиваемую и бессмысленную работу. Они перегорели. Им надоело. С них довольно. Пережив болезни, трудности и риск смерти в течение прошедшего года, они просто не готовы оставить все по-прежнему»[203].

По сути дела, впервые за полвека на рынке труда возникла ситуация, в целом благоприятная для рабочих и способствующая изменению соотношения сил в их пользу. Это стихийно ощущалось трудящимися, но лишь в незначительной мере было осознанно левыми политиками и активистами, остававшимися в плену своих устаревших представлений.

СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ

Говоря о возможном будущем и перспективах прогрессивных общественных изменений, британские социологи Ник Срничек и Алекс Вильямс пишут, что, несмотря на политическую слабость левых, технические возможности для реализации их повестки в XXI веке являются в высшей степени благоприятными: «Многие из классических требований левых — меньше работы, больший доступ к различным благам, экономическая демократия, производство социально значимой продукции и освобождение человечества — в материальном плане сейчас легче достижимы, чем когда-либо в истории»[204]. С этим трудно не согласиться. Но насколько сами левые способны сформулировать радикальную повестку и осознать открывающиеся перед ними возможности? Это особенно хорошо видно на примере дискуссии о сокращении рабочей недели, развернувшейся в начале XXI века.

В самом по себе требовании сократить продолжительность рабочего дня нет ничего нового. Как отмечает швейцарский экономист Штефан Либиг, «борьба за рабочее время так же стара, как сам капитализм»[205]. Еще Маркс в «Капитале» писал о том, что в конечном счете всякая экономика сводится к экономике времени. Но именно в XXI веке эта тема вышла на передний план после длительного периода, в течение которого сохранялась более или менее устойчивая система, установившаяся в начале предыдущего столетия, когда в большинстве стран успехом завершилась борьба за восьмичасовой рабочий день, а позднее — за пятидневную рабочую неделю. Именно тогда был сформулирован принцип «8-8-8», равное распределение времени суток между сном, работой и отдыхом.

В XXI веке требование сокращения рабочей недели «слева» обосновывалось ростом производительности труда и общественного богатства. Так влиятельный немецкий профсоюз IG Metall выдвинул требование свести работу к 28 часам в неделю. Зашла речь и о предоставлении трудящимся многомесячных отпусков. Однако не менее важно и то, что реформирование «экономики времени» по факту проводилось самим капиталом, причем весьма практично и эффективно: новые технологии, дистанционная и надомная работа, использование все более индивидуализированного и интеллектуального труда, как и многочисленные прочие нововведения, обеспечили не только гибкость в распределении трудовых задач по часам и дням недели, но и размыли границы между рабочим и свободным временем, сделав его нормативное регулирование во многих случаях бессмысленным. Требование сокращения рабочей недели оставалось, однако, актуальным для традиционной индустриальной и стремительно расширяющейся офисной занятости. Но и тут возникают серьезные вопросы, с удивительной последовательностью игнорируемые левыми.

Главный из них состоит в том, для чего вообще нужно свободное время? Сокращение рабочей недели позволит высвободить время для «общения, семьи и культуры», заявляет швейцарская феминистка Анна Линдмайер[206]. Иными словами — для частной жизни вне общества и производства. Но даже если мы примем такой мещанский взгляд на жизнь, совершенно не очевидно, во-первых, что, получив в свое распоряжение больше свободных часов, люди будут использовать их с большим смыслом, а во-вторых, современное буржуазное общество сводит «общение, семью и культуру» в экономическом плане к потреблению. И именно в этом состоит, как говорили в начале XX века, «гвоздь вопроса».

Экономика времени подчиняется общей логике развития производственных и общественных отношений, складывающихся в данной системе. И несмотря на то, что правящий класс во все времена стремился увеличить эффективность и интенсивность эксплуатации, его интересы никогда не сводились просто к увеличению продолжительности рабочего дня. Более того, рабочее и свободное время в капиталистической рыночной экономике неразрывно связаны между собой.