Долгое отступление

Хотя высказывания Маркса о Парижской коммуне как образце рабочего государства хорошо известны, стоит все же снова вернуться к ним, чтобы понять, как он видел проблему власти. В книге «Гражданская война во Франции», анализируя опыт коммунаров, он настаивает именно на том, что структуры управления были в Париже подчинены низам общества. «Коммуна образовалась из выбранных всеобщим избирательным правом по различным округам Парижа городских гласных. Они были ответственны и в любое время сменяемы. Большинство их состояло, само собой разумеется, из рабочих или признанных представителей рабочего класса. Коммуна должна была быть не парламентарной, а работающей корпорацией, в одно и то же время и законодательствующей, и исполняющей законы. Полиция, до сих пор бывшая орудием центрального правительства, была немедленно лишена всех своих политических функций и превращена в ответственный орган Коммуны, сменяемый в любое время. То же самое — чиновники всех остальных отраслей управления. Начиная с членов Коммуны, сверху донизу, общественная служба должна была исполняться за заработную плату рабочего. Всякие привилегии и выдачи денег на представительство высшим государственным чинам исчезли вместе с этими чинами. Общественные должности перестали быть частной собственностью ставленников центрального правительства»[43].

Позднее Энгельс в предисловии к книге Маркса с одобрением отмечает, что Парижская коммуна отвергла на практике идеи бланкистов, предполагавшие «строжайшую диктаторскую централизацию власти в руках нового революционного правительства»[44]. Парижская коммуна, которая стала образцом диктатуры пролетариата, опиралась на многопартийную демократию, уважавшую не только свободу слова и собраний, но и основные правовые нормы, доставшиеся ей от прежнего режима. И хотя основоположники марксизма совершенно справедливо (опираясь на все тот же французский опыт 1871 года) подчеркивали необходимость защищать революцию от ее врагов, основной заслугой новой власти они видели именно контроль масс над бюрократией.

«Первоначально общество путем простого разделения труда создало себе особые органы для защиты своих общих интересов, — писал Энгельс. — Но со временем эти органы, и главный из них — государственная власть, служа своим особым интересам, из слуг общества превратились в его повелителей. Это можно видеть, например, не только в наследственной монархии, но и в демократической республике»[45]. Таким образом, главная и первейшая задача диктатуры пролетариата в понимании Энгельса состояла в том, чтобы трудящиеся получили возможность контролировать бюрократический аппарат и диктовать ему свою волю.

«Коммуна должна была с самого начала признать, что рабочий класс, придя к господству, не может дальше хозяйничать со старой государственной машиной; что рабочий класс, дабы не потерять снова своего только что завоеванного господства, должен, с одной стороны, устранить всю старую, доселе употреблявшуюся против него машину угнетения, а с другой стороны, должен обеспечить себя против своих собственных депутатов и чиновников, объявляя их всех, без всякого исключения, сменяемыми в любое время»[46].

В дополнение к выборности должностных лиц Коммуна установила им весьма умеренное жалованье и предоставила избирателям право отзыва своих представителей. Оценивая всякое государство как аппарат подавления, Энгельс подчеркивает, что победивший пролетариат, хоть и не сможет вообще отказаться от принудительной власти, должен будет «немедленно отсечь худшие стороны этого зла»[47].

Показательно, что та же тема доминирует и у Ленина в «Государстве и революции». Скрываясь от агентов Временного правительства и обдумывая предстоящий захват власти, лидер большевиков старательно штудирует соответствующие тексты Маркса и Энгельса, находя явные параллели между Парижской коммуной и русскими Советами 1905 и 1917 годов. В черновиках «Государства и революции» Ленин неоднократно возвращается к мысли, что принцип, заявленный и отчасти реализованный Коммуной, — это «Полная демократия вообще…»[48], и тут же для себя отмечает: «Русская революция подошла к этому же приему, с одной стороны, слабее (более робко) подошла, чем Парижская коммуна, а с другой стороны, показала шире „Советы рабочих депутатов“, „железнодорожных депутатов“, „крестьянских депутатов“. Это Nota bene»[49].

Однако было бы неверно думать, будто будущий лидер советского государства уже находит в трудах своих предшественников готовые рецепты. Для него очень важно, что Маркс принципиально отказывался описывать то, чего еще нет. «Маркс изучает опыт Коммуны, он не сочиняет этой новой власти, а изучает, как сами революции „открывают“ („наконец открывают“) ее, как само рабочее движение подходит к этой задаче, как практика начинает решать ее»[50].