Если в спокойные годы центристский электорат постоянно растет, охватывая подавляющую часть общества, то в период кризисов он стремительно сужается, заставляя социалистических политиков и аппаратчиков, все еще живущих привычными схемами, сдвигаться все дальше вправо, в поисках «умеренного избирателя», которого в прежнем виде уже не существует. Они терпят сокрушительные и внезапные поражения — электоральные и не только, а их место занимают радикалы разного рода. Это как раз тот момент, когда на сцену выходят новые люди и партии (или люди и партии, еще вчера считавшиеся маргинальными). И если политический вакуум не заполняется левыми, его неминуемо занимают крайне правые.
Развитие политических событий в начале XXI века является наглядным подтверждением того, что политические партии, легитимность которых держится на привычной лояльности избирателя или на том, что они занимают определенные ниши в сложившейся системе, не просто слабеют, но и начинают разваливаться. Кризис — это момент истины, запускающий
В действительности не партийная форма политики исчезает, а отжили свое конкретные политические организации, сохранявшие место в системе не столько благодаря своему реальному влиянию, сколько за счет накопленных за долгие годы административных и технических возможностей. Причем происходит это не в первый раз на протяжении истории. «На определенном этапе их исторического пути, — отмечал Грамши, — социальные группы порывают со своими традиционными партиями»[338]. Конечно, бюрократическая машина, поддерживающая работоспособность политических структур, отличается изрядной устойчивостью и долгое время может работать как бы сама по себе, независимо от того, что происходит с обществом и даже с членами организации. Но подобный разрыв приводит к тому, что партия «в периоды острого кризиса потеряет свое социальное содержание и уподобится пустой оболочке»[339]. Проблема в том, что распад старых партий и утрата ими связи с обществом происходит гораздо быстрее, чем формирование новых политических сил. Возникает неопределенное и опасное положение, когда на передний план могут выйти случайные личности, а насилие становится тем привлекательнее, чем хуже работают привычные политические механизмы.
Еще в конце XIX века многие предупреждали, что институты либеральной демократии становятся для социалистов исторической ловушкой. Однако проблема состоит в том, что вместе с деградацией левой альтернативы происходит и деградация самой либеральной демократии, которая оказывается жертвой бюрократических процедур (изнутри) и популистского натиска (извне). Таким образом, массовая мобилизация для спасения демократии оказывается одновременно и вызовом для обветшавших институтов парламентаризма, и единственным радикальным способом вернуть им изначально заключенное в них демократическое содержание.
Авторитарный популизм, вождистская политика и расширение полномочий бюрократии традиционно считались основными угрозами для демократического процесса, и ни одна из этих угроз не исчезла к началу XXI века. Более того, они нарастают. Вопреки историческому оптимизму, характерному для мыслителей эпохи Просвещения, ни социальный прогресс, ни свобода личности не являются необратимыми. Однако наступление на них идет не только со стороны государства и авторитарных политических движений, но и со стороны корпораций.
Американская исследовательница Шошана Зубофф пишет о наступлении «эпохи надзорного капитализма», который характеризуется ею как «новый экономический порядок, который претендует на человеческий опыт как на сырье, бесплатно доступное для скрытого коммерческого извлечения, прогнозирования и продажи»[340].