Долгая прогулка

— Дайте тот, что свинцом обшит, и с розовой шелковой обивкой, и чтобы подушка из белого атласа, — он моргнул бессмысленными глазами. — Тогда никогда не сгнию, до самых труб армагеддоновых, а потом встанем как были. Одетые в неповрежденную плоть.

Гэррети ощутил, как теплой струйкой в него просачивается ужас.

— Бейкер? Ты сошел с ума, Бейкер, да?

— Нельзя победить. Мы были достаточно безумны, чтобы попробовать. Нельзя побороть эту гниль. Только не в этом мире. Обшитый свинцом, — вот выход...

— Если ты не возьмешь себя в руки, к утру уже будешь мертв.

Бейкер кивнул. Кожа туго обтягивала скудную плоть его головы, делая ее похожей на череп.

— Это выход. Я хотел умереть. А ты нет? Разве не в этом причина?

— Заткнись! - крикнул Гэррети. Его снова начало трясти.

Дорога резко пошла на подъем, оборвав беседу на полуслове. Гэррети наклонился вперед, ему было холодно и жарко одновременно, у него болел хребет и болело в груди. Он был уверен, что еще немного, и мышцы просто-напросто откажутся дальше поддерживать его тело. Он подумал об обшитом свинцом ящике для Бейкера, надежно запечатанном от темных времен, — неужели об этом будет он будет думать в последний момент? Он надеялся, что нет, и попытался как-то сменить направление мысли.

Время от времени выносились предупреждения. Солдаты на вездеходе снова были в полном комплекте; тот, которого убил Паркер, был ненавязчиво заменен. Толпа монотонно гудела. Гэррети задумался о том, каково это — лежать в самой громадной, самой пыльной библиотечной тишине из всех возможных, слепив веки и думая бесконечные бессмысленные мысли, навсегда одетый в свой воскресный костюм. Никаких забот о деньгах, успехе, страхе, радости, боли, ужасе, сексе или любви. Абсолютный ноль. Ни отца, ни матери, ни девушки, ни любовницы. Мертвецы — сироты. Никакой компании, кроме подобной крылу мотылька тишины. Конец агонии движения, этому вечному кошмару ходьбы. Тело находится в покое, неподвижности и порядке. Идеальная темнота смерти.

Как это будет? Как же это все будет?

И вдруг его агонизирующие мышцы, пот, стекающий по лицу, даже сама боль — показались ему сладкими и невероятно реальными. Гэррети поднажал. Он с боем выбрался на вершину и пошел вниз по противоположному склону, часто и рвано дыша.

В 11:40 в Марти Уаймане образовалась дыра. Гэррети совсем о нем забыл: Уайман ничего не говорил и даже жестом не давал о себе знать последние 24 часа. Он умер совсем не ярко. Просто лег на дорогу и был застрелен. Кто-то прошептал, это же Уайман. И кто-то другой прошептал, восемьдесят три, правильно? Вот и все.

К полуночи до границы Нью Хэмпшира оставалось всего восемь миль. Идущие прошли мимо автокинотеатра, чей экран, с единственной надписью "РУКОВОДСТВО НАШЕГО КИНОТЕАТРА ПРИВЕТСТВУЕТ ИДУЩИХ ЭТОГО ГОДА!", огромным белым прямоугольником светился в темноте. В 12:20 снова начался дождь, и Абрахам раскашлялся — тем же влажным, рваным кашлем, которым страдал Скрамм незадолго до своего сошествия с дистанции. К часу дня дождь превратился в тяжелый, упрямый ливень, который застил Гэррети глаза, а тело его стонало от внутренней боли, как при начинающейся лихорадке.

В четверть второго Бобби Следж попытался ускользнуть в толпу под прикрытием темноты и сильного ливня. Продырявили его быстро и аккуратно. Гэррети подумал, не солдат ли блондин, который почти что выдал ему, Гэррети, билет, стрелял в этот раз. Он знал, что блондин дежурит — точно видел его лицо в отблеске фонарей автокинотеатра. Ему вдруг страстно захотелось, чтобы именно его обилетил Паркер.

В двадцать минут второго Бейкер упал и ударился головой об асфальт. Гэррети бросился было к нему, даже не успев задуматься. Рука, все еще сильная, остановила его, схватив за локоть. Это был МакФриз. Разумеется, это должен был быть МакФриз.

— Нет, — сказал он. — Никаких больше мушкетеров. Теперь уже все серьезно.

Они прошли мимо, не оглядываясь.

Бейкер собрал три предупреждения, а потом наступила тишина, растянувшаяся бесконечно. Гэррети все ждал выстрелов, а не дождавшись, посмотрел на часы. Прошло больше четырех минут. Вскоре Бейкер прошел мимо них с МакФризом, не глядя по сторонам. На лбу у него красовалась уродливая, сочащаяся кровью рана, но взгляд стал более осмысленным. Пустое, затуманенное выражение исчезло.