Долгая прогулка

— А, да заткнись ты, — зло сказал МакФриз. — Когда ты уже оставишь свое самодовольство? Я даже не собираюсь упрощать для тебя задачу и говорить, шучу я или нет. Ну так что?

В горле у Гэррети образовалась липкая сухость. Дело было в том, что ему хотелось прикосновений. Гомик, не гомик — сейчас, когда все они были заняты умиранием, это совсем не казалось важным. Проблема была в МакФризе. Ему не хотелось, чтобы МакФриз прикасался к нему. Только не таким образом.

— Ну, ты ведь и вправду спас мне жизнь... — Гэррети не закончил фразу.

МакФриз рассмеялся:

— А теперь я должен чувствовать себя подонком потому, что ты мне должен кое-что, и я этим пользуюсь? Так получается?

— Делай что хочешь, — коротко ответил Гэррети. — Только брось эти игры.

— Это значит да?

— Да как хочешь! — крикнул Гэррети. Пирсон, который загипнотизировано изучал собственные ноги, поднял голову. — Как хочешь, твою мать!

МакФриз снова рассмеялся:

— Ты хороший парень, Рей. Даже не сомневайся.

Он похлопал Гэррети по плечу и сбросил скорость, отставая.

Гэррети смотрел на него, сбитый с толку.

— Ему все мало, — устало сказал Пирсон.

— А?

— Почти двести пятьдесят миль, — простонал Пирсон. — Мои ноги наполнены ядовитым свинцом. Спина горит. А этому дерганному МакФризу все мало. Он похож на голодающего, который жрет слабительное.

— Считаешь, он хочет, чтобы ему делали больно?

— Господи, а ты как думаешь? Ему надо табличку нацепить "УДАРЬ МЕНЯ ПОСИЛЬНЕЕ". Интересно только, что именно он пытается таким образом компенсировать?

— Не знаю, — сказал Гэррети. Он хотел продолжить, но увидел, что Пирсон больше не слушает. Он снова смотрел на свои ноги, на его лице застыл ужас. Обуви на нем больше не было. Ступни в грязно-белых носках рассекали темноту серо-белыми дугами.

Идущие прошли дорожный знак с надписью ЛЬЮИСТОН 32, а примерно милей дальше виднелась аркообразная надпись, выложенная электролампами: ГЭРРЕТИ 47.

Гэррети хотел было покемарить, но не смог заснуть. Конечно, он понимал что имел в виду Пирсон, говоря о спине. Его собственный хребет представлялся ему сейчас стержнем синего пламени. Мышцы на задней стороне лодыжек полыхали болью не хуже открытых ран, а ступни, которых он еще недавно вообще не чувствовал, теперь донимали его так, что связанные с ними прошлые ощущения казались детским лепетом. Есть совершенно не хотелось, но он все равно выдавил в рот немного концентратов. Кое-кто из Идущих превратились в обтянутые кожей скелеты, до ужаса напоминая узников концлагерей. Гэррети не хотелось становиться таким же... но это, конечно, уже произошло. Он провел рукой по своему боку, подбирая мелодию для ксилофона ребер.

— Что-то давненько Барковича не слышно, — сказал он, пытаясь вывести Пирсона из его смертельной сосредоточенности — слишком это было похоже на Олсона.

— Ага. Говорили, у него нога одеревенела, когда мы шли через Огасту.

— Правда что ли?

— Так мне сказали.

Гэррети внезапно захотелось вернуться назад и посмотреть на Барковича. Его сложно было найти в темноте, и Гэррети заработал предупреждение, но в конце-концов обнаружил его в арьергарде изрядно поредевшего эшелона. Баркович, хромая, торопился вперед, его лицо было неестественно напряжено. Он так сильно зажмурил глаза, что со стороны казалось, будто у него в каждой глазнице вместо глаза монетка. Куртку он где-то оставил. Сейчас он беседовал сам с собой тихим, напряженным, монотонным голосом.

— Привет, Баркович, — сказал Гэррети.

Баркович дернулся, споткнулся и получил предупреждение... третье предупреждение.

— Ну вот! — сердито заорал Баркович. — Видишь, что ты наделал?! Что, довольны теперь — ты и твои с понтом друзья?

— Выглядишь не очень, — сказал Гэррети.

Баркович лукаво улыбнулся:

— Это все часть моего Плана. Помнишь, я говорил тебе о Плане? Не поверил мне. Олсон не поверил. Дэвидсон тоже. Гриббл тоже. — Голос Барковича снизился до влажного шепота, несущего в себе споры слюны. — Гэррети, я стаанцевал на их могилах!

— Болит нога? — тихо спросил Гэррети. — Скажи, ужасно все это.

— Всего тридцать пять осталось. Все они сегодня уйдут. Вот увидишь. Когда взойдет солнце, на дороге и дюжины не останется. Вот увидишь. Ты и твои мерзкие чванливые друзья, Гэррети. Все подохнут к утру. К полуночи.

Гэррети вдруг почувствовал себя очень сильным. Он знал, что Баркович скоро уйдет. Ему хотелось сорваться в бег, забыв о ноющих почках, спине и разрывающихся от боли ступнях, побежать и сказать МакФризу, что ему удастся сдержать свое обещание.

— Что ты попросишь? — громко спросил Гэррети. — Когда победишь?

Баркович заухмылялся радостно, словно ждал этого вопроса. В неверном свете казалось, будто его лицо морщилось и сжималось, словно его били и мяли гигантские руки.

— Пластиковые ноги, — прошептал он. — Плааастиковые, Гэррети. Эти отрежу, ну их на хер, если шуток не понимают. Я надену новые пластиковые ноги, а эти засуну в стиральную машину и буду смотреть, как они там крутятся, крутятся, крутятся...