Доктор Серван

Когда он стоял у окна, то в слабом свете можно было разглядеть черты его лица. У него были черные волосы, среди которых уже начинали появляться седые и за которыми он привык очень тщательно ухаживать. Но в этот день граф занимался делами более важными, чем сокрытие признаков уходящей молодости, и когда он подходил к окну, то были видны следы, которые оставили на его лице бурно прожитые годы. У этого молодого еще мужчины, рожденного для того, чтобы блистать своей красотой, была поблекшая от бессонных ночей кожа, большие черные глаза с некоторых пор становились все более и более безжизненными. Щеки запали, густые усы скрывали верхнюю губу, но его нижняя губа, немного выдававшаяся вперед, выдавала в нем тягу к сладострастию и открывала ряд черных, местами искрошившихся зубов. Этот человек являлся олицетворением самого изысканного разврата, как по крайней мере можно было судить по внешним признакам. В описываемое нами время он находился, скорее, в сильном волнении, чем в глубоком горе.

— Неужели он не придет! — все повторял он.

Его нетерпение достигло крайней степени, к тому времени как в комнату в сопровождении Марианны вошли Серван и Ивариус.

— Наконец-то! — воскликнул граф, бросившись к ним навстречу.

Серван с первого взгляда сделал насчет графа выводы, о которых мы упомянули выше.

— А где больная?

— Здесь, доктор, — сказал Доксен, отдергивая полог, которым была отгорожена графиня, чтобы свет ее не беспокоил.

Доктор подошел к постели и, взглянув на больную, спросил:

— Почему вы не позвали меня раньше?

— Но я уже дважды посылал за вами сегодня, — довольно сухо ответил граф.

— Я говорю не про сегодняшний день, — произнес Серван, взглянув на Доксена, — потому что не сегодня следовало меня вызывать, вероятно, супруга ваша занемогла уже давно.

— Это правда, — сказал граф, — но мы обращались к другому доктору, которого зовут…

— Меня не интересует его имя, — прервал графа Серван. — Мне ясно одно: вы позвали меня слишком поздно. Все, что можно теперь сделать, пусть делает тот, кто первым взялся за лечение вашей супруги. Я за это не возьмусь, потому что ответственность стала слишком велика.

— Значит, всякая помощь бесполезна? — проговорил граф, побледнев еще больше.

— Да, — ответил доктор. — Нужно чудо, чтобы спасти эту женщину, но, к несчастью, времена чудес еще не наступили, — прибавил он, взглянув на Ивариуса.

— О боже мой! — вскрикнул граф, в изнеможении падая в кресло. — Послушайте, — продолжил он, внезапно поднявшись, — вы должны спасти эту женщину.

В голосе, которым были произнесены эти слова, слышалось отчаяние, готовое обернуться яростью против тех, кто отказывает ему в утешении.

— Я должен вам заметить, граф, — ответил доктор спокойно, — что врачу не говорят: «Спасите эту жизнь, которую хочет забрать Бог», так, как приказывают войску: «Возьмите эти бастионы».

— Простите меня, — сказал Доксен, судорожно протягивая доктору руку, — простите меня, но я так страдаю, что только мое отчаяние оправдывает тон, которым я произнес эти слова. Я отдам половину своего состояния тому, кто спасет эту женщину.

В эту минуту граф, казалось, действительно был взволнован.

— Покоритесь судьбе, граф. Я ничего не могу сделать. Не из тщеславия замечу вам, что если я заявляю, что не могу спасти графиню, то уже никто не сможет этого сделать.

— Итак, — обреченно сказал граф, хватаясь за голову, будто для того, чтобы вырвать у себя волосы, — она должна умереть.

— Почему вы не позвали меня раньше? — снова и снова спрашивал Серван.

Но всякий раз, как доктор это говорил, граф бледнел и начинал торопливо прохаживаться по комнате. Этот человек не кричал, не плакал, но по его изможденному лицу можно было догадаться о величайшем отчаянии, которое он испытывал. Временами глаза его будто стекленели, и он подходил к постели, на которой томилась графиня, опускался перед ней на колени и шептал:

— Бедная женщина! Прости меня!

Доктор внимательно смотрел на него и думал: «Не так страдала старая Жанна, не так страдают Генрих и Франциск, и я полагаю, что этого человека скорее терзают угрызения совести, нежели горе».

Серван взглянул на Ивариуса, который, по всей видимости, догадался о мыслях своего господина, потому что ответил ему утвердительным кивком. Однако они оба пришли для того, чтобы оказать помощь больной, а не для того, чтобы наблюдать агонию умирающей. Поскольку их присутствие было бессмысленно, то доктор подошел к графу, чтобы проститься.

— Вы уходите? — воскликнул Доксен.

— Я не могу ничем вам помочь, а в городе есть другие больные, которые меня дожидаются.

— Итак, все кончено?!

— Один только Бог может спасти графиню.

— Но ей нельзя умирать! — закричал граф, бросился к постели своей жены и начал трясти ее тело, которое уже было неподвижно, как труп. — Неужели наука совершенно бессильна, неужели, пока еще в теле теплится огонек жизни, вы не можете раздуть его? Бога ради, продлите ее жизнь, посмотрите, она еще так молода, сделайте усилие и, может быть, жизнь снова вернется в это тело! Продлите ей жизнь на год, на полгода, на неделю, но не дайте ей умереть сегодня!