Доктор Х и его дети

С парнями, которые лежали в его отделении, все просто. Даже самые трудные детдомовские подростки принимали его стиль общения: мужицкий разговор по душам. Они-то и сдавались первыми, подтверждая, что многие душевные болезни в их возрасте являются болезнями духовными, объясняются обыкновенной педагогической запущенностью, отсутствием любви и лечатся добрым словом, которое доходит до источника духовной боли медленнее, чем лекарства, но, в отличие от лекарств, не выводится организмом.

С девочками дела обстояли сложнее, как он мог убедиться, когда приходилось замещать тамошнего врача и изредка дежурить по их отделению. Там царили склоки, сплетни, истерики и драки из-за нижнего белья, что для его отделения было в диковинку.

«Малолетние проститутки», – звал он их про себя, и на восемьдесят пять процентов эта оценка, скорее всего, соответствовала действительности, по крайней мере, со строго гинекологической точки зрения. Правда, и природа раннего взросления была все той же, что и у его парней: сиротство или жизнь с пьющими родителями, попадание в детский дом и нежелание мириться с его дисциплиной. Драки, побеги, попытки суицида и – детский психиатрический стационар.

Однако если у мальчиков все это было еще по-детски, с романтической мечтой о приключениях, завоевании мира – пусть хоть во главе фашистской армии, с убеждением в своей инаковости – пусть хоть за счет отказа от мытья и стрижки отросших волос, то у девочек – более взросло, остервенело, обреченно, до дна.

Если бы Христофорова посадили по обратную сторону его же рабочего стола и откинувшийся на спинку его стула психиатр докопался до истины, то Христофоров-пациент с удивлением узнал бы, что не любит женское отделение, потому что боится этих рано повзрослевших девочек, не знает, как себя вести, пасует перед ними.

Галантность пятидесятилетнего мужчины не позволяла ему гаркнуть на четырнадцатилетнюю особу женского пола, даже если она выла, строила рожи и показывала неприличные жесты. Он не мог положить девочке руку на плечо, чтобы успокоить, сесть на край кровати, чтобы поговорить по душам. Не мог побороться с девочкой, как иногда позволял себе с пацанами в игровой комнате: они висли на нем гроздьями, лишь бы помахать кулаками и получить настоящий мужской подзатыльник – такой, какой могли бы дать отцы, если бы они у них были.

На отделении девочек он мог только делать записи в истории болезни, выписывать лекарства и тоскливо надеяться на то, что очередная «обезьяна» не выкинет в его дежурство ничего, кроме обычных для психиатрической больницы женских шалостей: стриптиза на подоконнике перед редкими мужчинами, проходящими по глухой улице мимо больницы, и вспыхивающих, как спичка, ссор по пустякам. Надо отдать им должное, побеги среди девочек случались крайне редко, что еще раз подтверждало практичность и дальновидность женского ума: бежать дальше детского дома, откуда тут же привезут обратно в стационар, многим было просто некуда.

Что женскому отделению понадобилось сегодня? В надежде, что неизвестное дело рассосется само собой, он, чтобы отсрочить время, вызвал на очередную беседу Омена. От него нового ожидать не приходится, чего нельзя сказать об отделении для девочек: женщина – вечная загадка.

Через две минуты Омен уже сидел перед ним, сложив руки на коленях и чуть склонив голову набок, всем своим видом выражая готовность слушать и словно слегка недоумевая, зачем он понадобился, хотя на беседу с психиатром его вызывали почти каждый день.

– На чем мы с тобой в прошлый раз остановились? – сразу перешел в наступление Христофоров.

– На чем? – безмятежно переспросил его Омен.

– На том, что ты кошек и котят по округе собирал. Поднимался на крышу своего дома и вниз их сбрасывал.

– Котёнки убегали…

– Неправда, умирали твои котёнки, кишками наружу. А соседи приходили к твоей опекунше жаловаться и в милицию обращались.

– Убегали котёнки… – повторил Омен.

– Все убегали?

Омен задумался и признался:

– Нет, не все.

Христофоров взял руку Омена и пощупал пульс:

– Как у Штирлица! Характер нордический. Ты в курсе, что таких, как ты, называют живодерами?

Омен вздохнул и уставился в белую стену.

– Хомячков зачем душил – дома и в школе, в живом уголке?

– Я не душил, я за шкирку брал.

– Так они мертвые после этого были. Зачем ты это делал?

– Чтобы у них изо рта все валилось.

– А тебе от этого весело было?

Омен задумался и кивнул головой.

– В чем заключалась твоя игра с сестрой?

– Я с ней не играл.

– Правильно, не играл, ты ее душил. Сколько ей лет?

– Четыре. Я ей собачий кайф хотел сделать.

– Но отпустил. Почему?

– Боялся, что она задохнется.

– Нет, врешь, ты ее отпустил, потому что она сумела вырваться и закричала.

Омен сидел не шелохнувшись и смотрел мимо Христофорова.

– Вот выпишу я тебя… Как ты дальше жить собираешься, Ваня?

Вопрос отскочил от пустого взгляда, как горох от стены. Помолчали.

– Ты ничего мне больше сказать не хочешь? – на всякий случай спросил Христофоров.

Мальчик помотал головой и улыбнулся.

Значит, пора идти в женское отделение.