Доклад Генпрокурору

Кряжину такой расклад не понравился. Сразу как-то возникли сомнения, что он выбрал нужного для следствия человека. Но вскоре Макар Макарович его сомнения рассеял, так как слово в слово повторял то, о чем говорил несколько дней назад у рокового джипа. Кряжин писал, представлял себе картину происходящего и ни разу не усомнился в том, что какой-то эпизод логически выпадает из цепи событий.

Серый верх, черный низ... Кроссовки черные...

– Точно кроссовки?

– Слово! Сейчас в таких молодежь гарцует. Выбрался он, значит, из трактора и стал вытягивать портфель.

– А что значит – «выбрался», Макарыч? Он в джип полностью проник?

– Зачем – полностью? Ноги торчали. Вытянул портфель, прихватил его одной рукой с пакетом, постоял с минуту («Карманы чистил», – догадался Иван Дмитриевич) и быстро прочь пошел. Так и скрылся за углом – одной рукой держась за барахло, второй за нос.

– Не понял, – признался следователь. – Зачем он за нос держался?

– А я знаю? – возмутился старик. – Я, гражданин следователь, про что не знаю, про то не говорю. Это удел Верки Париж-Дакар.

– Кого?.. – не на шутку опешил Кряжин. Хотел прихлебнуть из стакана, но удержался, поставил на место.

– Из сороковой, – дед шмыгнул носом и полез в карман. Через секунду извлек синий клетчатый носовой платок размером с развернутый бланк протокола допроса и стал искать место почище. Нашел, проскрипел, убрал и лишь потом добавил: – Стерва, я те скажу, конченая. Первый враг следствию. Все события видит под разным углом, потому вводит сыск в заблуждение.

– Каждый человек имеет право на свою точку зрения, – Кряжин стал играть в игру, которую они любили со Смагиным. – И право ее высказывать.

– Дело не в точке. Дело в угле.

– Каком угле?.. – Кряжин поморщился и украдкой взглянул на часы. – Старик, ты попроще давай, поразборчивей. Сейчас уголь приплел, потом дрова рубить начнешь.

– Не уголь, а угол. Угол, под которым рассматривать события. Точка тут ни при чем, товарищ Кряжин, и зря вы на меня сердитесь, право. Геометрию я знаю. Вот, выгляни во двор...

Иван Дмитриевич подошел к окну и бросил взгляд на тротуар.

– Что видишь?

– «Жигули» вижу, старик, восьмой модели. Водителя не разгляжу, крыша мешает, но вот через заднее стекло наблюдаю женщину со светлыми волосами.

Михеич похвалил и ткнул пальцем вверх.

– Там, на четвертом, сороковая квартира. Левее моей. В ней Верка Париж-Дакар живет. Как думаешь, Дмитрий, что она видит?

– А ничего она не видит. Крышу автомобильную зеленого цвета. И обе автомобильные панели: заднюю и переднюю.

– Истина! – обрадовался дед. – А в последнем подъезде, на первом этаже, живет товарищ Тимофеев, старший по дому. Скажи, товарищ Корягин, что Тимофеев видит?

«Товарищ Корягин» вынужден был признать, что Тимофеев, гляди он сейчас в окно, увидел бы водителя и то, что происходит в машине.

– Вот об этом угле зрения я и говорю. Так что Верка все правильно говорила, только возраст мужика попутала и одежду. Но ей немудрено, в ее-то положении с возраста любого мужика по пять-десять годин скидывать начнешь.

– А при чем здесь Верка и ее положение? – Кряжин стал ощущать, что у него начинает ломить затылок. – И почему она вдруг «Париж-Дакар»?

Макар Макарович с видом старого кобеля почесал щеку, отчего скрежет щетины заглушил ходики, на которые он же просил не обращать внимания, и выдал:

– А потому, что она сегодня здесь, а завтра – там, и никто догнать не может, где она новым утром просыпается. То в сороковой, у себя, то у товарища Тимофеева, то у Коли Мартинсона на втором этаже. С мужем как рассталась в эпоху девальвации, так места себе найти и не может. Так что, если она видела, что в машине происходило, то, скорее всего, в ночь с одиннадцатого на двенадцатое июня она у товарища Тимофеева допоздна засиделась. Угол мне подсказывает, Дмитрий Иванович.

– А ты не фантазируешь, старик? – подозрительно прищурясь, поинтересовался Кряжин. – Насчет управдома с Веркой?

Цыкнув, Михеич распахнул руки, словно для объятий, и окинул Ивана Дмитриевича снисходительным взглядом.

– Я-то фантазирую? Я-то? Вот, расскажу одну историю («Только быстро», – предупредил Кряжин)... Минуту займет, не больше. Обещаю. Иногда я, Иваныч, тару по подъездам высматриваю. Вот, одиннадцатого утром, как сейчас помню, зашел я в соседний – пусто. В следующий – то же самое. А в последнем, где Тимофеев управляется делами дома, стоит четвертинка от «Фронтовой». Я прихватил ее, зырк! – а в замочной скважине у товарища Тимофеева бумажка торчит. Вообще-то, я, Дмитрий, такими делами не занимаюсь – противно. Но тут не удержался. Разворачиваю писулю, а там – «Буду вечером. На работу не звони, я на базе». И подпись – «В». Понял?

– Где записка? – вяло зевнул Кряжин.

– Снова в скважину вставил. Куды же ее еще? Товарища Тимофеева жалко. Он-то завсегда будет, а вот Париж-Дакар с ним, как уже точно установлено, нет. Вишь, вечером одиннадцатого она – будет. А когда она опять захочет, неизвестно.