Доклад Генпрокурору

Любой следователь на месте Кряжина посчитал бы свое положение достаточно уверенным. Редко выпадает такая возможность на четвертые сутки после громкого убийства мчаться на передопрос свидетелей, зная, что в активе имеется подозреваемый, чьи отпечатки пальцев прямо указывают на то, что тот побывал на месте преступления. Мало того, в активе имеется еще и заявление самого подозреваемого. Он был на том месте – согласен, крал вещи – согласен, видел труп – согласен, и то, что он не согласен с причинением трупу еще при жизни увечий, уже не так важно. Редкий следователь видел человека, который бы сразу сознался в убийстве. В основном за свободу такие типы, как Варанов, сражаются ожесточенно и осознанно. Понимают, что мосты сожжены и цепляться нужно за то, что есть.

Кряжин же, направляясь в «Волге» к восемнадцатому дому по улице Резниковской, размышлял над тем, что на сегодняшний момент у него есть лишь одно прямое доказательство совершения Варановым убийства. Это кровь на локтевой части пиджака Оресьева, ему не принадлежащая. Была борьба, Оресьев был еще жив. Потом депутат умер, и труп его пролежал без внимания окружающих более шести часов. Варанов утверждает, что подошел к машине в половине девятого утра, то есть после смерти сопредседателя «Отчизны». Если окажется, что кровь на рукаве пиджака не Варанова, то версия о причастности его к гибели депутата Государственной думы летит к черту.

Старика Иван Дмитриевич нашел быстро. Собственно, и не искал даже. Просто вышел из машины и подошел к лавочке у второго подъезда. На ней, разомлев от дневного солнца, располагались две старушки в пестром и искомый свидетель. «Михеич», как назвала его лжесвидетельница из сороковой квартиры с пластиковыми окнами.

Поздоровавшись, Кряжин отвлек ветерана от злободневной дискуссии на тему повышения тарифов и сравнения их со среднестатистическими по России (мотивацию грабительской политики Мосгордумы Михеич извлекал из свежего номера «Отчизны») и предложил подняться «для серьезного разговора».

Нет лучше способа заставить пожилого человека бросить все дела, кроме как заявить ему о том, что он необходим для важного дела. Люди, рожденные сразу после революции, надышавшиеся порохом Великой Отечественной и глотнувшие свежего воздуха Соловков, на фразу «важное дело» реагируют, как на главное. Так кошка, занимающаяся сексом, завидев мышь, бросает все остальные дела. Важный разговор со следователем из Генеральной прокуратуры (у пожилых хорошая память, фамилию «Вышинский» они не забудут уже никогда) заставил Михеича тут же нашарить в отвисшем кармане кримпленового пиджака связку ключей и засеменить в подъезд.

– Срам, – вполголоса заметила одна из старушек, едва две фигуры скрылись за дверью. – Михеич... Кто бы мог подумать? Теперь точно возьмут.

– Думаешь, за убийство?

– Куда там. Митинг у памятника Ленину помнишь? Напился первача и пошел на горсовет.

– Один? – уточнила собеседница.

– А кто за дураком пойдет?

Первым делом Михеич поставил чайник. Собственно, не совсем Михеичем он был. Гаврилов Макар Макарович – его звали, и так он представился, заслышав первый вопрос следователя под развернутый протокол. А что не по отчеству и не по имени кличут, так привык уже.

– Эх, скатерки нет никакой, – сокрушался он, стыдливо опуская два подстаканника с темным чаем.

Старики, стыдящиеся своей нищеты, всегда вызывали у Ивана Дмитриевича жалость. Это племя, считал он, получило чужое сполна, и теперь за чужое же продолжает рассчитываться. Были бы деньги на папиросы, чай, хлеб и молоко – и не было бы проблем в их жизни. Но нужно платить за квартиру, ремонт дома, который не ремонтируется вот уже пятьдесят лет, и... не хватает. Некоторые возмущаются, другие ворчат, а этот, вишь, стыдится. Неловко старику, что нет скатерти, не нажил, оттого и неловко. Из толстой папки Кряжина появилось несколько протоколов осмотра, и они тут же покрыли всю поверхность стола.

– Еще раз, Макар Макарович, – попросил Кряжин, прихлебывая из стакана невкусный чай. – Вспомни, как тем утром дело было. А то получается, как в том анекдоте, про двух глухих: ты в баню? – Нет, я в баню. – А я думал, что ты в баню. Расскажи, Макарыч, дело государственное, сам понимаешь, правды ни у кого не найдешь. Дай, думаю, у тебя поищу.

Раз такое дело, Михеич готов. Он государственным делам помогал и в тридцатых, когда на соседей в НКВД бумаги писал, и в пятидесятых, когда на тех же соседей, к тому сроку вышедших, писал снова. Сейчас хуже. Зрение не то, издали не разберешь, на кого писать, слух подводит, сквозь стены уже не так слова слышатся. Все более голоса. Мол, «в трубу вынести, а дальше видно будет»... Особенно хорошо бесов слыхать после второй. Кажется, еще чуть-чуть, и увидит. Но... не хватает. Пенсия не та.

– Слушай, гражданин следователь, – старик наконец-то присел и поставил между собой и гостем пепельницу. – Слушай, запоминай и записывай. Память у меня уже не та, а потому сейчас скажу, а через час забуду. Пиши быстро, на ходики не отвлекайся.