Доклад Генпрокурору

Кафе даже по московским меркам был продвинутым, бармен выбивал чеки на контрольно-кассовой машине с монитором, в дальнем углу заведения располагались два «одноруких бандита», и за их культи беспрестанно дергали двое парней субтильного возраста. Как раз тот случай, когда в армию еще рано, а в институт не берут ни под каким предлогом. Ребята дергали, папины железные пятерки улетали в чрево «бандитов», иногда выпадали обратно, и тихая музыка Морриконе, под которую все это происходило, навевала печаль. Посетителей было немного, час пик еще не настал, и двое из прокуратуры расположились за дальним столиком, в углу.

Две по пятьдесят «Арарата» (не чета гостиничной бурде), салат, еще две по пятьдесят, и они вышли на улицу. Час назад Иван Дмитриевич дважды позвонил по московским номерам. Первый звонок был Смагину, говорил Кряжин долго, и вся его история уместилась в четверть часа. Второй раз следователь Генпрокуратуры позвонил Сотникову, и услышанному он рад не был. Старший оперуполномоченный МУРа капитан милиции Игорь Смайлов исчез из поля зрения своего начальника вчерашним днем и до сих пор не появлялся на службе и не выходил на связь по телефону.

– Сотников, на улице Резниковской, в том самом доме, подле которого Оресьева застрелили, в сороковой квартире проживает некто Семиряжская. Еще она может запросто проживать у некоего Тимофеева. В обе квартиры посади по человеку и сделай это по возможности в ближайшие четверть часа. Если не успеем, быть беде, сдается мне...

Как раз после второй стопки телефон Ивана Дмитриевича перебил тему Морриконе из кинофильма про кита-убийцу и стал нудно проситься в руки хозяина.

– Слушаю, Кряжин...

– Иван Дмитриевич, – услышал следователь знакомый голос, – Сотников беспокоит. Неприятность.

«А что, собственно, еще могло случиться этим днем двадцать восьмого июня?» – подумалось Кряжину. Чудо бы было, если бы случилась приятность.

– На Резниковской произошла перестрелка.

– Перестрелка? – тихо переспросил Иван Дмитриевич. Заволновался. – И каковы ее результаты?

– Я после твоего звонка позвонил в сто двадцать третье отделение, что на Резниковской, они выехали и засели в квартире у Тимофеева. В сороковой никого не было дома, и один из оперов остался на улице. Полчаса назад к Тимофееву прибыл Смайлов, увидел незнакомых людей и... В общем, адреналин залил мозги. Двое оперов не успели представиться, а третий забыл, зачем пришел. Словом, все по разу успели выстрелить. Один опер сейчас у меня, второй в реанимации, а третий в морге.

Кряжин сглотнул сухой комок.

– Давай постепенно, Виктор Кузьмич, чтобы меня удар не хватил. Кто у тебя?

– Один из оперов из сто двадцать третьего, – сказал Сотников.

– А кто в реанимации? – щеку Ивана Дмитриевича чуть тронул нервный тик, и он по привычке пожевал губами.

– Второй опер из сто двадцать третьего.

Кряжин дотянулся до стакана и вылил внутрь себя его содержимое. Значит, Смайлов мертв...

– Виктор Кузьмич, Смайлов – стрелок из джипа. Это он убил Оресьева. Теперь понимаешь, почему я не хочу возвращаться? Я останусь здесь, в Тернове, попрошу выслать мне трудовую книжку и остаток дней проведу на свежем воздухе. Что с Семиряжской?

– Жива-здорова. Но недельный запас корвалола у бригады «скорой помощи» выпила. Смайлова она не узнает, говорит, ранее никогда не видела, за исключением того случая, когда он прибыл к дому после обнаружения трупа в джипе двенадцатого июня.

«Она бы его и не узнала», – медленно проползло в голове следователя. Все, что Семиряжская могла опознать, это серый пиджак и черные брюки, в которых ходит треть мужского населения Москвы.

Кое-как попрощавшись, Иван Дмитриевич отключил связь. Редко случается, когда в ходе расследования убийства по заказу обнаруживается исполнитель. Еще реже, когда исполнитель указывает на заказчика. Почти никогда не происходит так, что до суда доезжают все, но за всю практику Кряжину еще ни разу не приходилось сталкиваться с ситуацией, когда есть заказчики, но уже никогда не будет исполнителя. И в этом случае заказчик пошлет следствие подальше, и будет, между прочим, абсолютно прав. Его алиби подтвердит полусотня человек, а то, что где-то кто-то кого-то завалил, с момента смерти исполнителя перестает иметь для него значение. Мало ли кто что на предварительном следствии наговорил. Кряжин – здоровый, запугал, надавил физически... И я-де поплыл, сдался, уступил силе. А сейчас, перед лицом гуманного и справедливого суда, говорю открыто и честно: «Мне Оресьев братом был, и попроси он, я сам бы вместо него умер. А вы говорите – я заказал... Маразм какой-то. Нас в Думе мало, так и эту малость хотят извести через прокуратуру. В каком, говорите, французском городе находится международный суд по защите прав человека?..»

– Мне сейчас можно смело выходить на лавку и прилюдно пить пиво, – пробурчал Кряжин. – Моя жизнь им уже не нужна. Напротив, Вадим, она им сейчас ой как нужна. Беречь будут, лелеять. А состав со взрывчаткой – ерунда. Отскочат.