Доказывание истины в уголовном процессе: Монография

После разгрома «школки Стучки — Пашуканиса» (естественно, с позиций «объективной» — марксистско-ленинской истины) о связи инквизиционной / следственной формы и материальной истины постарались «забыть». На протяжении десятилетий создавался миф о советском процессе как демократическом, гуманном и справедливом, который на самом деле был инквизиционным, следственным и, конечно, негуманным, и недемократичным. При этом была искажена суть понятий, составляющих смысловое ядро состязательности — формальной истины, презумпции невиновности, целесообразности, диспозитивности и др.[1280]

Дальнейшее становление абсолютной истины происходило в обстановке сталинского классицизма, когда многие культурные артефакты достигли своей кульминационной, законченной формы. Очевидно, поворотным моментом для абсолютивизации понимания объективной истины стала дискуссия 1949 года, имевшая место в Академии наук СССР, о чем упоминает А.Я. Вышинский. Сам А.Я. Вышинский подтвердил верность своему взгляду о том, что объективная истина может быть вероятной. Хотя его позиция мало чем отличалась от взглядов сторонников новой концепции «объективной истины»[1281]. Достаточно ознакомиться с его работой «Теория судебных доказательств в советском праве», где он неустанно повторяет о том, что материальная (объективная истина) является принципом советского уголовного процесса[1282]. Более того, некоторые места позволяют сделать вывод, что он значительно более глубоко, чем некоторые современные исследователи, осознавал «практическое» значение этого принципа. В частности, он совершенно последовательно — в духе диалектического материализма — разъясняет и свое утверждение, сделанное в статье «Проблема оценки доказательств в советском уголовном процессе» (1937 г.), о том, что «условия судебной деятельности ставят судью в необходимость решать вопрос не с точки зрения абсолютной истины, а с точки зрения максимальной вероятности… тех или иных факторов, подлежащих судебной оценке». Он также утверждал: «Я и сейчас держусь этой же точки зрения. Требовать от суда, чтобы его решение было воплощением абсолютной истины, явно невыполнимая в условиях судебной деятельности задача… потому, что… нереальна попытка провести грань между истиной абсолютной и относительной… для диалектического материализма не существует непреодолимой грани между относительной и абсолютной истиной»[1283]. Вопрос о том или ином соотношении абсолютной или относительной истины в содержании объективной истины, как справедливо замечает А.Я. Вышинский, — это в конечном счете философский вопрос (схоластический, добавили бы мы) и его решение не должно колебать принципиального положения практического характера, которое состоит в обязанности суда и других государственных органов, ведущих процесс, принять все возможные меры для установления абсолютной истины, не считаясь ни с какими препятствиями[1284]. Естественно, что на пути к достижению этой цели отходят на второй план права личности, процессуальные гарантии их обеспечения. Инквизиционное положение об активной роли суда при представлении и исследовании доказательств также закономерно вытекает из концепции объективной истины: «Советский суд, в стремлении законными средствами открывать в каждом деле материальную истину, ничем абсолютно не ограничен. Более того, наш суд обязан выйти за границы предварительного следствия в случае, если оно почему-либо проведено без достаточной полноты, проявить инициативу в отыскании дополнительных доказательств, неправильно обойденных в стадии предварительного следствия, и самостоятельно всесторонне, объективно исследовать их, чтобы решить дело с учетом новых доказательств»[1285].