Дочь оружейника

Я весело побежала за цыганами, которые на другой же день вышли из города. Однако радость моя была непродолжительна, и я скоро узнала, что и в цыганской жизни много неприятностей. Ученье мое шло не очень блистательно. Семейство, принявшее меня, составляло поразительный контраст с первыми воспитателями. Там жена любила меня и защищала, было добра, кротка, а здесь цыганка играла роль тирана и строго наказывала меня, если я не понимала, что она показывала мне в музыке и пенье. Джиакомо, напротив, хоть и любил выпить, но был всегда ласков со мной. Он показывал мне танцы, и с ним я научилась гораздо больше, чем с его женой.

Прошло пять лет, и мои таланты развились до того, что Джиакомо поговаривал бросить представления на площадях и являться только в замки и дворцы. Он объявил мне об этом и приказал готовиться, но мечты его не осуществились.

Однажды, выпив лишнее, он начал делать эквилибристические штуки, упал и ушибся до смерти.

Бедный Джиакомо! Я оплакивала его от души, потому что он был не только хорошим учителем и покровителем, но его советы спасли меня от дурного поведения. Нас было в труппе четыре молодых девушки, и хотя старшей было едва шестнадцать лет, все трое вели самую развратную жизнь. И если я осталась честной посреди таких примеров и обольщений, то обязана этому доброму цыгану, который говорил мне часто: «Не слушай, малютка, советов моей жены и не бери примера с подруг. Все они сделались презренными женщинами; но ты будь умнее их, оставайся честной, и Мадонна спасет тебя от всех бед».

После смерти Джиакомо я ожидала, что жена его будет обращаться со мной еще хуже; но, к моему удивлению, она вдруг сделалась ласкова и предупредительна. Не понимая причины такой перемены, я была очень довольна, что наконец меня полюбили, но скоро я догадалась, чего хотела от меня эта женщина.

Мне был пятнадцатый год, я была ловка, искусна и многие находили меня хорошенькой. Из нашей труппы бежали трое артисток, недовольные грубым обхождением цыганки, но мы продолжали бродить по Италии, Германии, Франции и давали представления не на площадях, а в замках и перед вельможами, как мечтал бедный Джиакомо. Я отличалась нежностью голоса и легкостью танцев, и меня прозвали везде прекрасной танцоркой.

Во Франции мои успехи были огромны, но тут я должна была защищаться от бесчисленных обольщений, к которым жена Джиакомо вела меня почти насильно. Вельможи окружали меня и предлагали мне свою любовь, не веря в добродетель цыганки и, встретив неожиданное сопротивление, еще более мучили меня своими наглыми предложениями.

Меж ними был один, настойчивее других, который, как я позже узнала, держал пари с друзьями, что победит мое упрямство, или потеряет лучшую свою лошадь.

Однако, видя, что его подарки и любезности не трогают меня, он подкупил цыганку, которая взялась помогать ему, но святая Мадонна и крест матери, спасавшие меня столько раз, не допустили до падения. Не знаю, что было бы со мной в обыкновенной жизни, но кочевая жизнь цыган, дурные примеры и советы только развили и утвердили во мне ум и характер и в семнадцать лет я была сильна и решительна, как могут быть женщины в двадцать пять.

Однажды вельможа, преследовавший меня, пригласил нашу труппу к себе в замок. Мы пили и танцевали, и так как было уже довольно поздно, а до города далеко, то нам позволили переночевать в замке.

Это случилось не в первый раз, и я не могла ничего подозревать. Однако меня удивило то, что нам отвели хорошие комнаты, тогда как обыкновенно загоняли в сараи, как животных.

Кроме того, нам подали вкусный ужин, и жена Джиакомо, напившись порядочно, начала уговаривать нас, чтобы и мы пили. Заметив знаки между ею и управляющим замка, я отказалась пить, но цыганка рассердилась, начала кричать на меня и требовала, чтобы я выпила целый бокал. Однако я не послушалась ее и она опять начала ласкать меня и целовать.

После ужина, поговорив тихонько с управляющим, она привела меня в богатую спальню и сказала, что сама будет спать в соседней комнате. Тут я уже не могла сомневаться, что против меня составлен заговор и, не отвечая на ласки цыганки, решила не спать и защищаться отчаянно.

Цыганка вышла, ворча на меня и советуя поскорее лечь; я заперла за ней дверь на ключ, помолилась и села в большое кресло, придвинув к себе лампу.

Долго было все тихо, и я начала уже думать, что подозрения мои были напрасны; глаза мои начали слипаться, мысли путались, я уснула.

Вдруг скрип двери разбудил меня. Я осмотрелась кругом, но дверь в комнату цыганки была заперта, а под обоями что-то зашевелилось и из потайного входа вышел человек, в котором я тотчас узнала хозяина замка.

Я бросилась к двери, но не могла отворить ее скоро, и он, догнав меня, обнял и смеялся над моими усилиями вырваться от него.

– Перестань капризничать, красотка! – говорил он, удерживая меня за руки. – Ты защищаешься, как древняя Лукреция, но я уверен, что ты благоразумнее ее и что в нашей истории не будем смерти.

И он смеялся над смертью, не предчувствуя, что с ним случиться.