Дочь генерала

Синтия встала со стула и положила руку ему на плечо, сделав мне головой знак выйти с нею за дверь. Мы вышли в коридор, и она сказала мне:

— Отпусти его, Пол.

— Черта с два! — ответил я.

— Ты его допросил, пусть теперь пойдет отоспится у себя в кабинете, а завтра сходит на похороны. Никуда он не убежит, решим с ним все вопросы завтра или послезавтра.

— Хорошо, — передернул я плечами, — черт с ним, уговорила.

Я пошел к дежурному сержанту и оформил документы на освобождение арестованного, хотя и терпеть не могу отпускать подследственных из камеры под подписку. Вернувшись к ожидающей меня в коридоре изолятора Синтии, я сообщил ей, что Мур свободен, но только в пределах территории гарнизона.

— Молодец, — похвалила она, — ты правильно поступил.

— Я в этом не уверен, — проворчал я.

— Послушай, Пол! Злостью ничего не изменишь, а местью справедливость не восстановишь. Тебе следовало бы это усвоить: Энн Кэмпбелл не извлекла для себя никаких уроков, так не будем же повторять ее ошибки.

— Благодарю за совет.

Мы вернулись в свой кабинет, и я, разделив поровну распечатки из дневника убитой, пододвинул стопку листов Синтии. Но прежде чем мы начали изучать их, я спросил у нее:

— Куда подевался штык?

— Понятия не имею, — сказала она. — Если генерал Кэмпбелл не подходил близко к дочери, значит, он его не видел и не знал, что имеет возможность немедленно ее освободить. Он рассказал нам, как ты помнишь, две версии случившегося: одну — что ему не удалось вытащить колышки, вторую — что он не смог заставить себя приблизиться к Энн. Так оно и было на самом деле.

— Верно, — согласился я. — Следовательно, тот, кто появился на месте происшествия после него, допустим, это был Кент, заметил штык, и у него была такая же возможность, если, конечно, это на самом деле был Кент. Затем появились Фоулеры, но у них имелся свой собственный нож. Однако к этому моменту Энн Кэмпбелл уже была мертва. Потом там побывали сержант Сент-Джон, рядовая военной полиции Кейси, и кто-то из этих людей забрал штык… Если поверить во вторую версию генерала, — рассуждал я, — то есть допустить, что он так к ней и не подошел, тогда это не он. Убийце тоже не было смысла забирать штык, как и Сент-Джону, и рядовой Кейси.

— Ты хочешь сказать, что штык взяли Фоулеры?

— Я хочу сказать, что, когда они увидели, что она мертва, а этот штык, с помощью которого генерал мог бы сам обрезать веревки, торчит прямо у нее между ног, они поняли, что генерал их обманул, что он даже не пытался освободить дочь, хотя им он наверняка говорил другое. Значит, вторая версия генерала соответствует истине, он не приближался к дочери, они беседовали на расстоянии на повышенных тонах. И когда Фоулеры увидели штык, они поняли, что именно генерал, не освободив Энн вовремя, обрек ее на гибель. Не желая говорить ему этого либо опасаясь, что он позже все равно узнает об этом из официальных документов, они забрали штык и спрятали его. Тем самым они оказали ему еще одну услугу, однако нам от этого пользы не было никакой, только вред.

— Да, вероятнее всего, так оно и было на самом деле, — задумчиво произнесла Синтия. — А куда подевалось кольцо?

— Сам никак не могу понять!

— Снова Фоулеры?

— Возможно. Еще одна услуга, хотя я и не понимаю, какой от нее прок. Может быть, перстень взял на память убийца? Не думаю, что Кейси или Сент-Джон позарились на эту вещицу, однако кто знает? Люди в подобных ситуациях ведут себя по-разному. А может быть, генерал все же подходил к дочери поближе, вытащил из земли штык, решив ее освободить, но потом почему-то передумал, снял у нее с пальца перстень, заявив, что она недостойна его, что она опозорила офицерский мундир, и ушел. Потом он снова передумал и поехал к Фоулерам. Да какое все это теперь имеет значение? Кому это нужно? — в сердцах воскликнул я.

— Мне это нужно, — заявила Синтия. — Мне важно знать, как ведут себя люди, что они чувствуют в такие минуты. Это важно, Пол, потому что это жизнь, а не сухая теория. Ты что, хочешь стать таким, как Карл Хелльманн?

— Если честно, то иногда у меня возникает подобное желание, — натянуто улыбнулся я.

— В таком случае тебе уже никогда не дано будет определить мотив преступления или же понять, кто порядочный человек, а кто мерзавец.

— Не лучше ли будет оставить все эти рассуждения о добре и зле, страсти, ревности и ненависти и заняться делом? — заметил я, пододвигая к себе стопку распечаток.

Из прочитанного выяснилось, что Энн Кэмпбелл в последнее время была не на шутку встревожена поведением Уильяма Кента.