Дочь часовых дел мастера

Ада ухмыльнулась. Попробовать все равно стоило, хоть она и знала, что Шаши не согласится. Правила есть правила, Ада усвоила это крепко. Лучшие сказки рассказываются, когда стемнеет. Много раз душными ночами, когда они бок о бок лежали на платформе, возвышавшейся над крышей, и окна были широко раскрыты, но жара все равно не давала уснуть, Шаши рассказывала Аде о своем детстве, которое она провела в Пенджабе.

– Когда мне было столько лет, сколько сейчас тебе, – говорила она, – от восхода солнца и до самого заката никто историй не рассказывал, потому что у всех была работа. Нет, я не прохлаждалась, как ты! Целый день я делала лепешки для очага, чтобы было чем его растопить, когда стемнеет, моя мать сидела за прялкой, а отец с братьями запрягали с утра волов и шли пахать. В деревне у всех есть какая-нибудь работа.

Ада не раз слышала эту маленькую лекцию, и хотя девочка знала, что главная цель этого – подчеркнуть праздность и легкость ее собственной жизни, она не возражала: Шаши так говорила о своем доме, что эти ее рассказы были ничуть не менее интересными и настолько же волшебными, как те, которые начинались со слов «Давным-давно…».

– Ну ладно, – сказала она, беря корзинку поменьше и вешая ее себе на локоть. – Вечером. Но если я обгоню тебя на пути домой, ты дважды расскажешь мне сказку про принцессу Баклажан!

– Вот мартышка!

Ада пустилась бежать, а Шаши подбодрила ее криком. Отчаянно хохоча, они понеслись наперегонки, причем старшая веселилась ничуть не меньше младшей; а когда Ада бросила искоса взгляд на смеющееся лицо своей айи, на ее добрые глаза и улыбчивый рот, то подумала, что никого так сильно не любила в своей жизни. Если бы Аду спросили: «В чем твоя жизнь?» – как спрашивала принцессу Баклажан злая королева, желая выведать ее слабое место, пришлось бы признаться, что ее жизнь – в Шаши.

Итак, в тот жаркий день, в Бомбее, гнев Ады Лавгроув угас на закате вместе с солнцем. А когда они с Шаши вернулись домой, терраса была чисто выметена, на веранде в стеклянных кувшинчиках горели свечи, ветерок разносил божественный запах свежескошенной травы, а сквозь открытые окна лилась фортепьянная музыка. Ада испытала такой прилив счастья и экстатической полноты бытия, что, бросив корзинку с фруктами, тут же помчалась к маме сказать: да, она согласна, она поедет с ними в Англию.

Однако родители сказали ей неправду.

После невыносимо долгого морского путешествия через Суэцкий канал, когда Ада то мучилась от тошноты на палубе, то с мокрой повязкой на лбу лежала в каюте, они провели неделю в Лондоне и еще неделю катались по Глостерширу – мама самозабвенно восторгалась красотами английской весны и неустанно сетовала на то, как мало «смен времен года» видят они в Индии, – пока наконец не приехали в дом с двумя фронтонами, стоявший у излучины Темзы, в ее верхнем течении.

Тучи начали собираться, когда экипаж катил на юг через деревню Берфорд. Не доезжая Леклейда, они свернули с главной дороги в сторону, и тут закапал дождь. Ада сидела, прижавшись щекой к стенке экипажа, и, глядя в окно на проплывающие мимо мокрые поля, размышляла о том, почему все цвета в этой стране выглядят так, словно их разбавили молоком. Родители были необычайно молчаливы с тех пор, как простились с леди Тернер, радушной хозяйкой, но тогда это ничуть не насторожило Аду, она вспомнила об этом лишь после.

Они миновали зеленый треугольник лужайки в центре какой-то деревушки и паб под названием «Лебедь», а за церковью с кладбищем экипаж свернул на узкую извилистую дорогу с продавленными колеями, что делало езду по ней особенно тряской.

И когда им уже казалось, что этой муке не будет конца, за окном экипажа вдруг мелькнула створка ворот, врезанных в высокую стену из камня. За ней показалось какое-то строение, очень похожее на большой сарай, а впереди раскинулась просторная зеленая-презеленая лужайка, дальний край которой окаймляли ивы.

Лошади встали, а кучер, спрыгнув с высокого облучка, распахнул перед мамой дверцу экипажа. Затем он раскрыл большой черный зонт и подал маме руку, помогая ей выйти наружу.

– Берчвуд-Мэнор, мэм, – сказал он кисло.

Родители Ады много рассказывали ей о людях и местах, которые им предстояло посетить в Англии, но она не помнила, чтобы кто-нибудь из их друзей жил в доме под названием Берчвуд-Мэнор.

Дорожка из плитняка, с двух сторон обсаженная розами, вела к парадной двери, где их встретила очень сутулая женщина: ее плечи были так сильно наклонены вперед, будто она все время куда-то шла, поспешно и целеустремленно. Она назвала свое имя: мисс Торнфилд.

Ада не без любопытства отметила, что эта женщина с чисто вымытым лицом и волосами, гладко зачесанными в пучок на затылке, не похожа на тех дам, у которых они бывали в гостях в последнюю неделю, но тут же догадалась, что это, наверное, экономка, хотя по платью и не скажешь.