Дочь

Я выглянула в коридор. Он был полон солдат. Все кричали, шумели, нельзя было ничего разобрать. Васька стоял, раскрыв рот, и напряженно смотрел.

- Что случилось?

- Да офицерские вещи в окно пошвыряли. Как бы самого не выкинули, осерчали дюже ребята.

Я села на прежнее место у окна и стала ждать. Страха не было, но сердце билось болезненными, неровными толчками, в груди закипали возмущение и гнев, хотелось кричать, топать ногами, вышвырнуть из вагона этих солдат с грязными мешками и махоркой. Я старалась не слушать грубого злорадного гоготания, доносившегося из коридора. «Сейчас придет тот грубый, нахальный... Двое суток до Москвы...»

Тарахтели колеса. Забрав в кулак гимнастерку, Васька, почесывая грудь, вошел в купе.

- Отбился офицерик, - сказал он, - а я так и думал, его в окно вышвырнут.

- Чего стоишь? Садись, - сказала я, - курить хочешь?

Васька грязными, корявыми пальцами достал из моего портсигара папиросу и сел. Он видимо робел.

Васька ехал к себе домой. Он был счастлив, ему хотелось говорить про себя, про жену и семью. Через четверть часа я уже знала всю его жизнь. Я и не заметила, как вошел тот, другой.

- Васька, табак есть?

Я протянула ему портсигар. Он молча взял, но не поблагодарил.

- Вот что, ребята, - сказала я, - ехать нам долго, у меня чайник, харчей немного есть. Кто-нибудь сходите за кипятком, и давайте не ругаться, чтоб все по-хорошему было...

Сердитый промолчал. Но, когда поезд остановился, взял чайник и принес кипятку. На следующей остановке к нам набилось еще несколько человек солдат. В коридоре стояли и сидели сплошной массой, пройти нельзя было. За кипятком лазили в окно. Солдаты достали жестяные кружки, все пили чай, усиленно дуя и обжигая пальцы. Некоторые сидели на полу.

Меня не трогали. По молчаливому соглашению признали в своей компании. Старались не ругаться, но курили махорку и плевали на пол. Болела голова. Душевное напряжение сменилось усталостью...

Перед ночью я выходила на станцию. Солдаты высадили меня в окно.

- У, черт! Ну и гладкая же, - орал сердитый солдат, склонившись из окна вагона и таща меня за руки, - ну, ну, лезь что ли.

- Погоди! Погоди! Я ее сзаду подпихну, - пищал ласковым тенорком Васька, пихая меня снизу.

- А ты полегче! А то она тебе хребет сломит.

В Москве солдаты вытащили мои вещи и снесли их на извозчика.

- Будь здорова, сестрица! - кричали они на прощанье.

«Сестра Толстого»

Я получила письмо от тетеньки Татьяны Андреевны Кузминской. Она ездила в Петербург повидаться с сыновьями и теперь возвращалась в Ясную Поляну. В Москве я должна была ее встретить и посадить на поезд, который шел в Ясную Поляну.

Задача была нелегкая. Транспорт был совершенно разрушен. Поезда шли с большим опозданием, вагоны были переполнены людьми, едущими на юг, обменивая у крестьян в деревнях одежду, материю, башмаки, мыло, папиросы на муку и хлеб. Все железные дороги были реквизированы, но можно было доставать особые квитанции на проезд в комиссариате путей сообщения. Железнодорожные станции были забиты народом. Люди лежали на полу, сидели на мешках и чемоданах, охраняя свой багаж от жуликов и беспризорных, которые так и шныряли по вокзалу, ища добычи... Иногда люди ожидали поезда несколько дней, а когда поезд приходил, многие не могли на него попасть. На ходу вскакивали на подножки, занимали все места в вагонах, забивали тамбуры, крыши, висели на подножках. В воздухе висела площадная ругань; трещали разбитые коробки и чемоданы; разлетались, рассыпались вещи. Иногда ранили, до смерти раздавливали людей.

Я не раз попадала в такую давку, когда путешествовала из Москвы в Ясную Поляну. Один раз кто-то в суматохе схватил мой чемодан и старался вырвать его из моих рук, но я его крепко держала. Меня повалили, я упала навзничь, но чемодана не выпускала; в нем были важные бумаги. По мне ходили люди, кто-то проехался каблуком по моему лицу, я закричала, и меня подняли.

Милиционеры старались прикладами винтовок отогнать людей, но озверелая толпа все лезла и лезла. Ничего не помогало, женщины визжали, окна разбивались, мужчины ругались скверными словами. С ужасом я думала о старенькой, хрупкой тетеньке в этой ужасающей обстановке. Что делать? спрашивала я себя и не находила ответа. Мы доехали до Курского вокзала на извозчике.

Здоровый, широкоплечий, бородатый носильщик понес вещи на вокзал, который, как я и предполагала, был забит народом. Единственный отправляющийся на юг поезд «Максим Горький» действительно оказался настоящим «пролетарским» поездом с вагонами исключительно четвертого класса.

Мы усадили тетеньку около стены на одном из ее чемоданов, носильщик стал возле нее, заслоняя ее от толпы, а я помчалась к начальнику станции.

- Помогите, товарищ, я должна посадить на этот поезд старушку, сестру Льва Толстого. Она больная, хрупкая.

Начальник станции смотрел на меня тупыми бараньими глазами и молча пускал клубы дыма.