Добывайки в воздухе

Хомили задула свечу, и тут же вспыхнул такой пронзительно-яркий свет, что ей пришлось закрыть глаза ладонями. Арриэтта, часто моргая, с интересом огляделась: белая, лишённая теней комната вмиг стала неуютной, даже враждебной, – и воскликнула:

– Ой нет, мне это не нравится!

– Мне тоже, – согласилась с ней Хомили.

– Но что ни говори, – обратилась Арриэтта к отцу, словно всё ещё надеялась на признание своих заслуг, – а сами мы никогда бы этого не сделали. Понимаешь, о чём я?

– Я – да, а вот ты поймёшь, только когда станешь постарше.

– При чём тут возраст?

Под кинул взгляд на Спиллера, затем на Арриэтту. Вид у него был серьёзный, сосредоточенный – казалось, он старательно подбирает слова.

– Видишь ли, тут такое дело… Постарайся взять в толк. Скажем, когда-нибудь у тебя будет свой дом и, может быть, семья, если повезёт встретить хорошего добывайку. Думаешь, тебе по-прежнему захочется водиться с человеками? Да ни за что! И я скажу почему: ты не захочешь ставить под удар свою семью. И своего добывайку. Понимаешь, что я хочу сказать?

– Да… – Арриэтта так смутилась, что не знала, куда деть глаза и руки, и была рада, что стоит лицом к отцу, а не к Спиллеру.

– Когда-нибудь нас не станет, – продолжил Под, – некому будет за тобой присматривать, поэтому я говорю тебе сейчас: никогда разговоры с человеками не приводят добываек к добру. Неважно, какими эти человеки кажутся, о чём толкуют, что обещают. За всё приходится платить слишком дорогой ценой. Нельзя играть с огнём.

Арриэтта молчала.

– И Спиллер со мной согласен.

Со своего уголка у очага Хомили заметила, как глаза Арриэтты наполняются слезами, как она старается проглотить комок в горле, и быстро сказала:

– Хватит на сегодня. Давайте погасим свет и разойдёмся по постелям.

– Нет, пусть она сначала даст нам обещание, – возразил Под, – сейчас, при электрическом свете, что никогда больше не заговорит с человеками.

– К чему это, Под? Она и так всё понимает… Как в детстве с газом. Давайте лучше поскорее ляжем спать.

– Я обещаю, – сказала вдруг Арриэтта, громко и внятно, и тут же разрыдалась.

– Вот уж это ни к чему, дочка! – Под быстро подошёл к ней и обнял, поднялась со своего места и Хомили. – Не стоит плакать: я говорил это для твоей же пользы.

– Да, я понимаю, – прикрыв лицо руками, кивнула Арриэтта.

– Тогда в чём дело? Ну скажи нам. Из-за мельницы?

– Нет-нет… Я думала о мисс Мэнсис…

– А что с ней? – удивилась Хомили.

– Раз я обещала ни с кем не говорить, то кто ей теперь всё расскажет? Она так и не узнает, что нас похитили Мейбл и Сидни и что мы убежали из тюрьмы, не узнает о воздушном шаре… Никогда ни о чём не узнает и всю жизнь будет ломать голову над тем, что с нами случилось; будет лежать ночью без сна и думать, думать…

Под и Хомили обменялись взглядами поверх поникшей головы Арриэтты: ни один, по-видимому, не знал, как быть.

– Я не обещал, – внезапно сказал Спиллер хрипло.

Все обернулись и посмотрели на него. Арриэтта отняла руки от лица и удивлённо воскликнула:

– Ты?

Спиллер, потирая рукавом ухо, не отводил от неё глаз.

– Ты хочешь сказать, что вернёшься сюда и всё ей расскажешь? Ты, кого никто ни разу не видел? Ты, кто всегда в тени? Ты, от кого обычно не услышишь ни слова?

Спиллер коротко кивнул, по-прежнему глядя ей прямо в глаза, настороженно, но твёрдо.

– Он это сделает ради тебя, дочка, – тихо сказала Хомили и вдруг, непонятно почему, рассердилась на саму себя. «Надо постараться полюбить его! Ничего другого мне не остаётся».

Заметив, как недоверие на лице Арриэтты сменилось радостным изумлением, Хомили обернулась к мужу и раздражённо сказала:

– Да погаси ты этот свет, ради всего святого! И все спать: завтра рано вставать.