Добро пожаловать в будущее

Дед Розмари преподает в местной школе один раз в неделю, и Розмари говорит, что может взять у него ключи от класса, где она училась.

– Ненавижу это место, – говорит художник.

Его нервируют рисунки школьников. Их наскальная живопись, художество, искусство. В каждом классе есть парта, рисункам которой можно посвятить не одну книгу психологии – миллионы знаков о причинах и следствиях.

– У нас есть два часа, – говорит Розмари и грызет губу. Она садится на учительский стол и говорит, что у нее богатое воображение. – Можешь представить свой класс, если хочешь.

– Не хочу.

– А я хочу. – Розмари обнимает художника и трется о его шею. – Я помню, кто сидел на первой парте, – шепчет она.

Затем называет имена, фамилии, какие-то подробности о карандашах, ластиках… Подробности, которые прежняя Розмари никогда не помнила, никогда не знала. Но прежней Розмари больше нет. Ее стерли, уничтожили, а затем записали заново. Все знают об этом, кроме самой Розмари.

– Это было прекрасно, – улыбается она художнику, но он не видит этой улыбки – нашел цветные мелки и рисует на классной доске. – Нужно будет как-нибудь повторить.

– Да, – монотонно соглашается художник.

– Да, – с придыханием повторяет Розмари.

Она поднимается со стола. Стоит, прижимаясь руками к доске, и тихо постанывает. Ее ладони размазывают крылья созданной художником птицы.

– Меня нечасто вызывали к доске, – шепчет Розмари.

– Да, – художник пытается вернуть птице стертые крылья.

– Я всегда была такой скромницей…

«Нет. Птица уже не получится», – думает художник.

– Глубже. Глубже. Глубже, – просит Розмари.

Она расстегивает кофту. Правый сосок никогда не твердеет. Художник знает об этом. Не твердел у старой Розмари. Не твердеет у новой. Значит, что-то осталось прежним.

– Глубже. – Мокрая ладонь лишает птицу головы. – Еще. Еще.

Художник прижимает Розмари к доске.

– Жестче, – шепчет она. – Жестче.

Потная грудь оставляет на туловище птицы два больших глаза. Их безумный мультяшный взгляд пялится куда-то вглубь класса. «Нет, правый никогда не твердеет», – думает художник.

– Глубже. Ах. Жестче. Ох. – Розмари обмякает и растекается. – Ты такой извращенец.

Художник кивает и снова начинает рисовать, оживляя видения, иногда приходящие к нему. Цветные мелки ползут по черной поверхности доски. Появляется гигантский шпиль, возвышающийся в центре города, где раньше находился замок лорда Бондье. Но на рисунке замок лежит в руинах, как и весь город.

– Это что? – спрашивает Розмари. – Ты так показываешь свою мужскую силу?

– Это то, что происходит в нашем городе на самом деле. Думаю, если убрать иллюзии, созданные для нас в замке, то реальность будет выглядеть примерно так.

– А где же мы?

– Мы? Мы где-то там, в руинах…

Вспышка…

Гардения, ваниль, флердоранж. Нарисуй мне свою девушку. Нарисуй мне ее запах.

– Ты, мать твою, мечтатель! – качает головой Дюваль. Он показывает художнику прокушенную губу и говорит, что это сделала Брина. – Вот это по-настоящему. – Он рассказывает о девушке с работы, которая тушила об него сигареты. – Вот что такое реальность. Понимаешь?

– Да, – говорит художник. – Наверное.

– Что наверное?

– Наверное, понимаю.

– А я нет, – признается Дюваль.

– И это я тоже понимаю.

Художник достает измятый листок, на котором гигантский шпиль возвышается над руинами города, и показывает Дювалю.

– Это что? – спрашивает Дюваль.

– Это наша жизнь. Думаю, что в замке есть какой-то генератор, отвечающий за большую часть того, что мы видим, того, что мы чувствуем, того, что мы помним…

– Сначала рухнувшее небо и кибермертвецы, теперь это? Что дальше? – смеется Дюваль.

– Ты скажи.

– Что сказать?

– Что будет дальше?

– Откуда я знаю, – Дюваль морщится. – Может, ты лучше будешь рисовать Ханну? Или любую другую женщину? Или просто натюрморты или пейзажи? А?

– А ты мне сотри воспоминания, как Розмари. Сделай меня таким, как тебе удобно. – Художник смотрит Дювалю в глаза. – Мои видения. Они ведь не прекратятся. Ты понимаешь это?

– Рисуй что хочешь, – говорит сквозь зубы Дюваль. – Ты просто художник. Ты никогда не сможешь понять, что происходит на самом деле.

– Но может быть, кто-то другой сможет увидеть и понять.

– Может быть, – говорит Дюваль.

Художник смотрит, как он уходит.

– Нарисуй реальность, – говорил Дюваль. – Нарисуй жизнь… Нарисуй натюрморт. Нарисуй пейзаж…

Художник смешивает краски. Рисует берег моря, далекие корабли и незнакомых людей, которые скоро должны прийти в этот город. Рисует с натуры то, что видит в своих бесконечных видениях…

Вспышка…

Глава пятьдесят пятая

Бирс. Открыть глаза. Бокс для свиданий. Стол. Пара свечей. Машина для переносов отпечатков сознания. Художник ушел. Выкурить сигарету. Подняться. Выйти на улицу. Теперь вверх по дороге, в квартал, где живет Ханна. Она открывает дверь, смотрит на Бирса, спрашивает, как прошла встреча с художником.

– Он все еще любит тебя, – говорит Бирс. Ханна кивает, предлагает войти. Ее ребенок спит, впрочем, как и весь город.

– Заварить тебе кофе? – спрашивает Ханна. И уже на кухне с чашкой синтетического кофе в руке: – Узнал, что хотел?

– Все как-то странно.