До встречи в раю

- "Совмещение гениальности и конкретного "Я" происходит при антагонизме внешних факторов. Чем они интенсивнее, тем более взрывчато, трансцендентно происходит обратный, формирующий процесс. Это есть самоутвержденческое начало целеобразующей константы, имя которой - воплощенное Совершенство Личности..."

Ада застыла. Поток мыслей, журчание слов завораживало ее, как змею пиликанье флейтиста.

- Ты, кажется, собиралась готовить завтрак? - спросил доктор, глянув из-под очков.

- Да, конечно,- очнулась она и уронила еще одну тарелку.

- Ты наносишь непоправимый ущерб моему семейному очагу,- строго сказал Иосиф Георгиевич, хотя "очага" как такового уже и не было.

- Прости,- сказала она, стала поспешно собирать осколки.

- А ты знаешь, что у людей с искривленной шеей ум живее? А у Гейне была болезнь спинного мозга, и есть все основания предполагать, что это придало его последним произведениям подлинную гениальность... Безумие, дражайшая Ада, чрезвычайно тонкая штука. Это как при составлении пропорции пороха: слегка не доложил селитры и переборщил с серой и яркой вспышки, которая так притягивает людей, не будет. Вместо этого мы увидим просто вонючий "пшик". И почувствуем мерзкий запах. Так же и у душевнобольного: от гениальности до полного идиотизма - ничтожное расстояние.

Закончив тираду, он сошел с дивана, уже завернувшись в простыню. Ада выложила на тарелки какую-то серую массу, откупорила очередную бутылку водки, налила по полстакана. Они молча чокнулись и выпили. Серая масса оказалась макаронами, смешанными с тушенкой. После выпитой залпом водки снедь показалась даже вкусной. Иосиф Георгиевич, пережевывая, заметил:

- Индейцы племени майя, чтобы выразить понятие о злости, знаешь, что рисовали?

- Зубы?

- Нет. Трех женщин! - торжествуя, объявил доктор. Не правда ли, изящно?.. А вот врача изображали в виде человека с пучком травы и крыльями на ногах.

- Ну и что? - хмуро спросила Ада. Ты хочешь сказать, что я злая?

- Ты не можешь быть злой. При мне... Твой удел - быть покорной, как змея, которую лишили позвоночника и зубов.

- После того, как вы сбрили бороду, Иосиф Георгиевич, вы сильно изменились. Вы как будто стали другим человеком: резким, насмешливым, даже жестоким. Я, конечно, не думаю, что вместе с растительностью на лице вы потеряли свою мягкость, доброту, тактичность...

Шрамм слушал ее с саркастической улыбкой на губах, развалившись на диване, гладкий белесый подбородок выставил вперед, будто собирался плюнуть на попадание.

- Ну, что ты, голубушка! - энергично возразил он и осклабился. Я по-прежнему тебя обожаю, даже несмотря на то, что ты пытаешься неуклюже подшутить надо мной.

- Я не пытаюсь! Вы совершенно не знаете меня, хоть и проработали со мной бок о бок много лет. Я вас всегда боготворила, вы для меня были символом бескорыстного служения науке, медицине, для вас главным было найти ответы на животрепещущие вопросы современной психиатрии, и я более чем уверена, если б вы не прозябали в этой дыре...

- Хватит, это я уже слышал, а кроме того, и без тебя все это знаю. Но мне сейчас абсолютно безразлично, нужны ли кому-то мои изыскания. Скорее всего не нужны. Нормальных нечем кормить и содержать. А моя наука скорей останется нужна для того, чтобы власть имущие под благовидным предлогом всегда могли обратиться к нам, а мы всегда могли сочинить для какого-нибудь крикуна-диссидента толковый диагноз. И чтоб ни одна грамотная сволочь ни черта не поняла и согласилась с нами: да, такому место только в психушке... Ты, Ада, лучше не старайся найти во мне что-то тебе не нравящееся. Во-первых, мне это будет неприятно и придется делать в отношении тебя определенные оргвыводы. Во-вторых, ты сама, своими руками разрушаешь созданный в своем сердце образ выдающегося человека, то есть меня. А это еще страшней: ты разрушаешь саму себя... Одним словом, ты не выживешь! Глупая, глупая тетка...

- Вы уже переходите на грубость,- тихо, но твердо произнесла Аделаида Оскаровна. Пожалуй, я лучше оденусь.

- Возьми в шкафу халат, надень,- уже миролюбиво произнес доктор.

Поколебавшись, Ада вытащила халат и с видимым удовольствием накинула его на себя.

В следующее мгновение раздался стук в дверь. Иосиф Георгиевич замер с открытым ртом - он хотел что-то сказать, Аделаида же смертельно побледнела.

- Грабители?! - прошептал доктор.

- Это твоя жена,- внесла ясность Ада.

- Иосиф, ты же дома, открывай! - донесся из-за двери знакомый до ужаса голос.

Миллион чувств вихрем пронеслись в сердце бедного доктора Шрамма. То были страх, жгучая досада, ревность и слабая, хрупкая, как ледок, надежда на возвращение Люси.

- Ося, открывай же, я всего на две минуты. Потом снова закроешься.

- Не открывай,- свистящим шепотом произнесла Ада.

- Иосиф... Голос жены вдруг изменил тональность, в нем явственно зазвучали тревожные нотки: - Ты живой? Ответь же, мне страшно!