До встречи в Бомбее

Больше той ночью он не уснул. Хотя он по-прежнему чувствовал изнеможение и постоянную усталость. Но ему так и не удалось вновь увидеть тот сон и не хотелось признавать поражения, а вернуться туда было необходимо. Поэтому он встал, зажег масляную лампу, прочитал всю ту чушь, что записал в своей книжке, и в сердцах отбросил ее, потому что в предрассветной тьме всегда чувствовал себя особенно беспомощным.

К тому времени, когда к его двери подходила сестра Эмма Литтон с неизменной чашкой какао в руке, он был уже одет, тяжелые парчовые портьеры на окне раздвинуты, постель заправлена. Его постоянно раздражало, что он знает, что должен это сделать, и при этом не помнит, кто его этому научил. Он не сомневался, что это мать. Не раз он заставлял себя вспомнить ее. Он задавался вопросом, живы ли она и его отец. Что-то подсказывало ему, что они живы. Он не знал, почему так думает. И ему было ясно, что родители считают его погибшим. «И как вы воспринимаете это?» — спросил его Арнольд. «Ужасно, — ответил он тогда, представляя себе их боль и неоправданное страдание. — Я даже передать не могу, насколько мне это отвратительно».

— Надеюсь, вы готовы к завтраку, офицер Джонс, — проговорила сестра Литтон. — Я видела, что у вас горел свет в четыре утра.

Он не поинтересовался, почему ей не спалось в столь ранний час. Арнольд рассказал ему о ее погибших женихе и брате. «Еще одна израненная душа», — сказал доктор. Она сама призналась, что не могла уснуть.

— Только не подумайте, что я жалуюсь.

— Вам можно, — ответил Джонс.

Медсестра засмеялась, будто он отпустил шутку.

— Ох, офицер Джонс, — спохватилась она, — вы снова сами убрали постель.

Она бросила на него полный отчаяния взгляд, как случалось каждое утро.

— Если вы продолжите так делать, — сказала медсестра из отряда добровольной медпомощи, которая также пришла с Эммой и просила Джонса называть ее Поппи, — у меня не будет благовидного предлога, чтобы вас навестить, — ее губы скривились в двусмысленной улыбке. — И что же тогда с нами будет?

Джонс столкнулся с подобной остротой уже не в первый раз. Может, это была одна из уловок Арнольда — попросить персонал говорить одно и то же по много раз? Неодобрительно сдвинутые брови сестры Литтон явно были частью сценария. Но и он сыграл свою роль, попросив у Поппи прощения за кровать.

— Я вас прощаю, офицер Джонс, — снова улыбнулась она. Джонс не улыбнулся ей в ответ, как и не делал этого никогда.

Он поднялся с кровати, чтобы идти вниз с сестрой Литтон, а его записная книжка осталась лежать на кровати. Едва ли он мог заметить, как ямочки на щеках наблюдавшей за ним Поппи сделались еще глубже.

Когда Джонс с сестрой Литтон пришли в столовую, там собралось уже много народу. В небольшой комнате было тесновато, но непривычно тихо, потому что никто толком не разговаривал, и было хорошо слышно, как кто-то откусывает тост, задевает ложечкой о чашку, кладет в чай кусок сахара. В зале сидели несколько других медсестер, наблюдавших за происходящим. Здесь за пациентами постоянно наблюдали. И почти все места вокруг стола из красного дерева оказались заняты его товарищами по несчастью, сгорбленными и бледными, облаченными в одинаковые грубые пижамы синего цвета.

Приметив свободное место рядом с капитаном, которого Джонс видел в гостиной в день своего прибытия в больницу и который носил маску на изувеченном лице, он направился к нему. Сев рядом, Джонс приготовился к тому, что капитан снова начнет, заикаясь, представляться. В отличие от Джонса, он забывал все, что происходило в течение дня, как только этот день заканчивался. К тому времени он встречал капитана уже двести три раза — каждую встречу он отмечал в записной книжке. Сестра Литтон на одной из их непременных совместных прогулок как-то заметила: «Никто не дружит с одиночеством» и рассказала, что всегда старалась быть рядом с капитаном утром в момент его пробуждения, чтобы объяснить, где он, пока он не начнет кричать от ужаса. У капитана была жена, но она не приезжала навестить его. Приезжала только мать. Чем больше времени она проводила с ним, тем меньше становилась его дрожь.

Но слышать его плач, когда мать уходила, было невыносимо.

— Здравствуйте, — сказал ему Джонс, подсев.

— Д-д-д… у-у-у…

— Доброе.

— Я… я…

— Не думаю, что мы знакомы, — опередил его Джонс, чтобы не заставлять мучительно подбирать слова, и подвинулся, потому что в этот момент между ними возникла сестра Литтон и потянулась к серебряным сервировочным блюдам. Мужчин обдало запахом крахмала, лавандовой воды и карболового мыла. Она взяла тост с беконом и бодро положила его на тарелку капитану, хотя его так трясло, что он не мог разрезать даже то, что уже лежало у него на тарелке.