До последнего вздоха

Ты медленно выдыхаешь и прижимаешь снимок к сердцу. Ты вытираешь слезы. Шмыгаешь носом и глубоко дышишь. Ты оглядываешь комнату и снова смотришь на фотографию. Ты киваешь, целуешь снимок и тянешься к телефону. Ты медленно набираешь номер, нажимая на кнопки указательным пальцем. Ты сглатываешь подступивший к горлу ком и опираешься на дверной косяк. Я слышу, как на другом конце поднимают трубку.

– Да, здравствуйте, – говоришь ты. – Я… я определилась с церемонией для моей дочери.

Я целую тебя в лоб – так же, как делала ты, когда я была маленькой. Ты говоришь спокойным голосом, и, когда я заглядываю в твои глаза, мне кажется, я вижу его. Свет, который надолго исчез оттуда, вернулся. Он не похож на свет надежды, скорее, на свет силы.

Ты бегом поднимаешься на второй этаж и смываешь с лица макияж. Ты трешь кожу, пока она не покрывается пятнами и не краснеет, но ты не останавливаешься, пока на тебе не остается ни капли грима. Больше нет кукольного лица. Ты врываешься в свою спальню, собираешь одежду, закидываешь ее в сумку вместе с деньгами. Деньгами, которые ты прятала несколько лет в туфлях, в маленьких коробочках, в каждом уголке и в каждой щели этого дома. Наш дом был шкатулкой с секретами – но тебе не с кем было ими поделиться.

Я наблюдаю, как ты стоишь у двери в мою комнату, собираясь с духом и заглядывая внутрь.

Я с ужасом осознаю одну вещь. Тот момент, когда ты отперла замок и открыла дверь, те секунды, когда ты увидела свою мертвую дочь, чувство, что ты не можешь дышать, надежда, которая покидает тебя вместе с ней. Дочь, которую ты своим телом укрывала от ударов ремнем, чью дверь ты тихонько захлопывала перед сном. Дочь, которую ты возила в горы, с которой ты мечтала улететь отсюда птицами, которых ты прятала под ее матрасом.

Я падаю на колени рядом с тобой в коридоре.

Что я наделала?

Ты переступаешь через порог. Одна нога, затем вторая. Ты легонько касаешься руками мебели, прежде чем встать на то место, где ты меня нашла. Ты нежно дотрагиваешься до разных предметов, прижимаешь их к груди. Ты обращаешься с моими вещами так бережно – свои ты без разбора швыряла в сумку.

Твои стеклянные глаза кажутся такими яркими, и тут я понимаю.

Для мисс Хупер талисманом были ее книги. У мистера Джеймесона была его наука. У Августа – искусство. У меня – Колумбия.

У тебя была я.

К горлу подступают слезы. Они жгут и приносят боль. Ты складываешь в сумку мои блокноты, моего порванного плюшевого медведя, мою маленькую подушку и мои исписанные кеды.

Ты идешь к двери. Спина прямая, глаза сияют. Ты не оборачиваешься.

56

Мама,

на подъездной дорожке раздается рев мотора, но ты стоишь на месте. Лицо без косметики, глаза, полные слез. Ты не бежишь в ванну за консилером. Ты не скрываешь свои раны, свою боль, и тебе все равно, что он увидит их.

Ты спускаешься по лестнице на первый этаж с сумками, я иду рядом с тобой. Ты ставишь сумки за диван. В руках ты держишь мое фото и впиваешься в него так, словно можешь достать меня оттуда и вытащить в реальный мир. Но ты знаешь, что это невозможно. Я понимаю это по тому, как дрожит твоя грудь, пока ты нежно проводишь пальцем по моим бровям.

Скрипит входная дверь. Слышатся шаги.

Мы обе делаем глубокий вдох. И ждем. Он останавливается, молчит, но нам, как обычно, кажется, что с его появлением из комнаты исчез воздух. Ты медленно поднимаешь голову, чтобы посмотреть на него. Он тоже в синяках. У него разбита губа, и на ней засохшая кровь. Вокруг его левого глаза проявляется синее пятно.

Оно ему идет.

Я чувствую нарастающее электрическое напряжение в комнате. Как будто занимается гроза, о близости которой свидетельствует заряд в воздухе. Я предчувствую треск и грохот. Вы смотрите друг на друга. У тебя слезы на глазах, но ты не отводишь взгляд и держишь спину прямо. Ты рассматриваешь его лицо, царапины и побои на нем.

Твои подернутые завесой тайны глаза, теперь живые и блестящие, сияют внутренним огнем.

Внимательные, сосредоточенные, готовые. Я нервно вдыхаю. О, мама. Пожалуйста, прошу, не надо. Отец не привык к тому, что ты так открыто смотришь ему в глаза. Он наклоняет голову.

– Ты выглядишь странно, – медленно произносит он.

Твой взрыв смеха подобен раскату грома.

– Ох, Абель, нет, дело в тебе… Ты выглядишь на все сто. А может… Может, так и должен был выглядеть все эти годы.

Он вытирает рот и челюсть рукой, как будто пытаясь стереть синяки, но у него не получается. Вместо этого у него расходится трещина на губе и по подбородку течет кровь. Кровь остается даже на руке, ее капли падают на деревянный пол.

Ты стоишь с синяком под глазом, расправив плечи, и говоришь:

– Я хочу, чтобы ты убрался из моего дома.

Он стискивает и расслабляет челюсть; я вижу, как сокращаются его мышцы. Я знаю, что часовой механизм на бомбе замедленного действия тикает. Наконец он захлопывает дверь и хищно двигается вперед.

– Что-ты-сказала?

– Я сказала: выметайся.

Тебе страшно, но ты все равно произносишь эти слова.

– Это мой чертов дом, Регина.