До первого снега

— Да, но тебе ничего не скажу, — Тео беспокойно смотрит на меня, а потом начинает оправдываться. — Не потому, что не хочу. Я вообще изначально был против всей этой дурацкой конспирации. Просто не имею права. Это выбор Мики.

— Мне уже неинтересно, — фыркаю, закрывая тему. Чрезмерное внимание к персоне Микэлы изрядно бесит.

— Вот и хорошо, — кивает Тео и за руку тянет за собой. — Пойдём?

— Домой? — упираюсь пятками в асфальт, как упрямая ослица. — Ни за что!

— Пошли! — не унимается парень. — Уверен, Анхель себя поедом ест за то, что сделал. Но он ещё тот упёртый баран. Никогда не признает, что поступил коряво.

Только я всё равно не двигаюсь с места.

— Ладно, — вздыхает Тео. — Не хочешь домой, не надо! Тогда позволь угостить тебя кофе. А то, чёрт, холодно!

Тео снова дёргает меня за руку, и на сей раз я не сопротивляюсь. По пустынным улицам спящего Тревелина мы бредём до местного супермаркета, что давно закрыт на ночь. Возле центрального входа замечаю потрёпанную кофемашину. Она выглядит удручающе, да и кофе из подобных автоматов я никогда не пила. Но спустя несколько минут непонятных бульканий и шипений держу в руках тонкий пластиковый стаканчик, наполовину заполненный горячим напитком. Назвать эту субстанцию кофе не поворачивается язык, но, глядя, с каким удовольствием пьёт Тео, всё же делаю глоток. Сладкий, пустой, обжигающий напиток в моих руках совершенно омерзителен на вкус, но отчего-то я продолжаю его пить, постепенно согреваясь и переставая дрожать. Сжимая в ладонях стаканчики, мы долго и бесцельно гуляем по ночному городу, наперебой болтая ни о чём. Тео удаётся не только отвлечь меня от неприятных воспоминаний, но и постепенно уговорить вернуться домой.

На дворе второй час ночи. Свет в окнах давно погас. В голове проносится тенью неприятная мысль, что никто нас не потерял, никто не волновался, не искал. Парень отворяет дверь и пропускает меня вперёд. Вокруг темно. Тихо. В узком коридоре снимаем обувь и, запутавшись в ботинках, начинаем смеяться. Глупо. Беспричинно. А затем на цыпочках крадёмся через гостиную, сшибая на своём пути всё, что только можно.

— Явились, обормоты? А свет включить лень? — сквозь темноту оглушает голос Анхеля, а мы, как в детской игре, не дыша, замираем на месте. — Тео, я тебе что велел? Правильно! Взять эту сумасбродную девицу и сразу домой!

— Так я… я, — парень, застигнутый врасплох дедом и очередным, пусть и во благо, враньём, смущенно заикается, а я вновь начинаю хихикать: злиться на Тео у меня не выходит.

Шорох. Тяжёлое шарканье ног по скрипучим половицам. А после — яркий свет, что с непривычки больно режет глаза, и уставшее, заметно посеревшее и осунувшееся лицо Анхеля напротив. Старик осматривает нас с ног до головы и, убедившись, что с нами всё более чем нормально, выдыхает:

— Ладно, спать дуйте, все разборки — завтра.

Воскресное утро встречает яркими лучами солнца, что сквозь занавеску игриво бегают по комнате, вынуждая щуриться, а ещё манящим ароматом свежеиспечённых блинчиков. Вот только вчерашний конфликт напрочь отбил аппетит, впрочем, как и желание снова видеть насквозь пропитанные притворством улыбки. А потому достаю школьные конспекты, усаживаюсь по-турецки на кровать и полностью отдаюсь учёбе. Правда, моему одиночеству практически сразу приходит конец.

Лёгкий стук в дверь, и на пороге появляется Мика. Немного смущённая. Немного взволнованная. А ещё совершенно непохожая на саму себя прежнюю: сегодня на её лице нет улыбки, да и глаза блестят далеко не из-за толстых линз.

— Поговорим? — предлагает несмело и, тревожно теребя пальцы, мнётся у двери.

— О чём? — смотрю на неё в упор, наблюдая, как привычный румянец расползается по бледным щекам.

— Я вчера была неправа, — тараторит со скоростью света, будто всю ночь заучивала фразу наизусть. — Просто растерялась.

— Отлично! — разочарованно соглашаюсь. — Что-то ещё?

Мика в нерешительности топчется у входа и молчит. Что ж, если она думает, я начну извиняться в ответ, то зря тратит время. Беру в руки тетрадь и начинаю сосредоточенно бегать взглядом по собственным закорючкам, увы, не понимая и сотой доли написанного.

— Мне трудно тебе всё объяснить, — бормочет виновато Мика.

— И не надо! — не отрываясь от записей, говорю как можно более безразличным тоном. — Не стоит напрягаться и ничего мне объяснять. Ты права: я совершенно чужой для вас человек. Сегодня — здесь, а завтра вернусь домой.

— Ты с нами до первого снега, я знаю, — голос сестры слышится немного ближе.

— Что? Какого снега? — на мгновение поднимаю глаза на девчонку.

— Дедушка сказал, что ты будешь жить у нас до начала июля, — она осторожно садится на самый краешек кровати, на смешном расстоянии от меня. Пальцы рук переплетены в замок и зажаты между тонкими коленками, а воспалённый от слёз взгляд бегло скользит по разбросанным тетрадям. — В это время здесь, в Тревелине, обычно выпадает первый снег.