Дни в Бирме

• Предмет описи: шесть самодельных ружей со стволами из цинковых трубок, украденных с железной дороги. Чтобы стрелять из них, при должной сноровке, нужно засунуть гвоздь через запальное отверстие и ударить камнем.

• Предмет описи: тридцать девять патронов двенадцатого калибра.

• Предмет описи: одиннадцать макетов ружей, выпиленных из тикового дерева.

• Предмет описи: несколько больших китайских хлопушек, которые предполагалось взорвать для устрашения.

В итоге двоих мятежников приговорили к высылке из страны на пятнадцать лет, троих – к трехлетнему заключению и двадцати пяти ударам плетью, и еще одного – к двухлетнему заключению.

Весь этот жалкий мятеж был так однозначно подавлен, что европейцы чувствовали себя в полной безопасности, и Максвелл вернулся к себе в лагерь без охраны. Флори намеревался оставаться в лагере, пока не начнутся дожди, или по крайней мере до общего собрания в клубе. Он пообещал присутствовать, чтобы предложить кандидатуру доктора; хотя теперь, когда он терзался от безответной любви, вся эта интрига между Ю По Кьином и доктором казалась ему полной чушью.

Дни тянулись за днями, складываясь в недели. Жара была чудовищной. Никак не выпадавший дождь порождал дурное напряжение в воздухе. Флори нездоровилось, но он работал на износ и придирался к любым мелочам, словно надсмотрщик, вызывая ненависть у кули и даже слуг. Он все время пил джин, но и это не помогало ему. Образ Элизабет в объятиях Верралла преследовал его, словно невралгия или ушная боль. В любой момент его могло настигнуть это видение, с отвратительными подробностями, и нарушить течение мысли, прогнать сон, превратить еду в помои у него во рту. Бывало, он буйствовал и один раз даже ударил Ко Слу. А хуже всего были подробности, неизбежно грязные подробности, сопровождавшие воображаемую сцену. И эти самые подробности как будто подтверждали его подозрение.

Есть ли на свете что-то более гнусное, более постыдное, чем вожделеть женщину, которой у тебя никогда не будет? На протяжении всех этих недель едва ли не каждая мысль Флори была пропитана гневом или вожделением. Обычное следствие ревности. Раньше его любовь к Элизабет была возвышенной, донельзя сентиментальной, и он жаждал ее одобрения больше, чем близости; теперь же, когда он ее потерял, его изводила самая грубая похоть. Он уже не идеализировал Элизабет. Он теперь видел почти все ее недостатки – глупость, заносчивость, бессердечие – и точно так же вожделел. Да и чему тут удивляться? По ночам, лежа на раскладушке без сна, под открытым небом, и глядя в бархатистую темноту, откуда иногда доносились звериные крики, он ненавидел себя за видения, которые не мог прогнать. Как это гадко – завидовать мужчине, который оставил тебя в дураках. Ведь это не что иное, как зависть – даже ревность была бы не так страшна. Но какое право он имел на ревность? Он предложил себя девушке, слишком хорошенькой и молодой для него, и она отказала ему – и поделом. Он получил то, чего заслуживал. Эта мысль вызывала у него чувство безысходности: ничто уже не вернет ему молодость, ничто не уберет десятилетия одиночества и распутства и не избавит его от родимого пятна. Ему оставалось только стоять в стороне и смотреть, как Элизабет отдавалась другому, получше его, и завидовать ему, словно… Как же это унизительно. Зависть – ужасное чувство. Она не похожа ни на какое мучение, поскольку ее невозможно ни скрыть, ни возвысить до трагедии. Зависть не просто мучительна, она отвратительна.

Но все же, был ли он прав в своем подозрении? Элизабет действительно стала любовницей Верралла? Наверняка сказать было нельзя, но в целом это казалось маловероятным, ведь в ином случае этого было бы не скрыть в таком месте, как Чаутада. Даже если бы остальные могли оставаться в неведении, миссис Лэкерстин должна была бы догадаться. Так или иначе, одно было несомненно, а именно, что Верралл еще не сделал предложения руки и сердца. Прошла неделя, другая, третья; три недели – очень долгий срок на маленькой индийской станции. Каждый день Верралл ездил кататься с Элизабет и каждый вечер танцевал с ней; и тем не менее он до сих пор не зашел в дом Лэкерстинов. Про Элизабет, конечно же, судачили все кому не лень. Все азиаты считали само собой разумеющимся, что она спит с Верраллом. А Ю По Кьин считал (он часто бывал прав по существу, даже если ошибался в деталях), что Элизабет была сперва наложницей Флори, но потом ушла к Верраллу, поскольку тот заплатил ей больше. Эллис и тот сочинял об Элизабет россказни, от которых кривился мистер Макгрегор. Миссис Лэкерстин этих россказней, разумеется, не слышала, но она все больше теряла терпение. Каждый раз, как Элизабет возвращалась под вечер после прогулки с Верраллом, миссис Лэкерстин надеялась услышать от нее заветную новость, предваряемую словами наподобие: «О, тетя! Как ты думаешь, что случилось!» Но новость все задерживалась, и как бы миссис Лэкерстин не вглядывалась в лицо племянницы, она ничего не могла понять.